Вырисовывалась безрадостная картина. Вполне возможно, впереди меня ждало знакомство с хитрой вредной эгоистичной бездушной скотиной. Скотина будет злобно хохотать и гоняться за мной с бензопилой, найденной в кладовке (в этой кладовке порой обнаруживались самые неожиданные предметы, не удивилась бы, если там нашлась бы и хоккейная маска).
Чудовище заметил мою отрешённость.
— Не хочешь играть? Ты грустная. Думаешь о плохом?
Попробовать поговорить, что ли? Вроде бы его разум уже достиг того уровня, когда можно обсуждать вещи посложнее, чем мытьё рук перед едой.
— Я думаю о тебе.
Он помрачнел, скомкал в кулаке фантик с верёвочкой и присел на стул. Взглядом Чудовище упёрся в пол.
— И что ты думаешь? — спросил он несчастным голосом. — Я плохой?
Жалость коснулась моего сердца. Неизвестность страшила не только меня. А Чудовище так эмоционально на всё реагировал… Может быть, ему ещё страшнее, чем мне.
Ох, что же нас ждёт?
Я подошла и, встав на задние лапы, потрогала его за колено. Чудовище подхватил меня и прижал к груди. Я обняла его за шею и вдохнула знакомый полынный запах.
— Пока нет. Но можешь им стать.
— Но ведь могу и не стать?
— Не знаю. Правда не знаю, что случится, когда ты выздоровеешь. Может так выйти, что ты станешь относиться ко мне… не очень хорошо.
Я почувствовала, как он замер.
Чудовище порывисто выпрямился и поставил меня рядом на комод, чтобы можно было смотреть мне в глаза. Некоторое время он подбирал слова и, наконец, выговорил:
— К тебе? Плохо относиться? Как можно к тебе плохо относиться? Я никого красивее и умнее не видел!
Много ты видел… Я не могла не улыбнуться… смешной такой… Мне, конечно, понравилось наивное замечание Чудовища о моей несравненной красоте и потрясающем уме, тем более, что это было сказано от души, но расслабляться не стоило.
— Давай сделаем так. Если ты вдруг почувствуешь что-то странное по отношению ко мне — скажи об этом сразу же.
Чудовище пожал плечами.
— Я могу прямо сейчас сказать. Я всегда чувствую странное, когда смотрю на тебя. Вот здесь. — И он прижал ладонь к левой половине груди.
Не сразу я нашлась, что ответить. Сначала я зажмурилась и потёрлась щекой об его плечо. Потом пояснила:
— Имелось в виду, если ты вдруг начнёшь думать обо мне плохо — тогда скажи.
Чудовище смотрел всё так же недоверчиво.
— Но я никогда не буду думать о тебе плохо.
— Ну, или вдруг тебе захочется сделать что-то странное… э-э-э… например, выпить моей кровушки… ну так… внезапно…
Прозвучало глупо. Очень глупо.
— Чего-о-о? — как-то очень по-человечески протянул Чудовище. У него даже голос изменился, стал ниже.
— Ну, я и говорю — что-то странное…
— А чего ещё странного мне может захотеться? — Это было произнесено тем же незнакомым баритоном, и звучало отнюдь не наивно, а скорее с насмешкой.
Как же быстро-то он прошёл путь от смеха до иронии…
Ладно, во всяком случае, попытка сделана. Может, где-то и отложится.
Я бодро сказала:
— Не буду перечислять — странностям нет предела. Где мой фантик с верёвочкой? Давай играть.
Чудовище разжал кулак. На ладони у него лежала горстка пепла.
Вот так. А я-то думала, у нас ещё есть время…
— Это он сам, — заторможено сказал Чудовище, разглядывая пепел.
Угу. Сам. Поздравляю, Даня, ты живёшь в одном доме с эмоционально нестабильным пирокинетиком.
Я заглянула ему в глаза и мягко сказала:
— Нет, не сам. Ты расстроился и сжёг мою игрушку. Я знаю, что ты не нарочно, но постарайся больше так не делать. Так можно и без дома остаться — загорится что-нибудь, и начнётся пожар. Не стоит в студёную зимнюю пору — помнишь? — оставаться без дома. Замёрзнем.
— Я постараюсь. Но это не я.
— Это ты, и чем скорей ты это признаешь, тем безопаснее всем будет.
— Это не я, — упрямо сказал Чудовище. — Не хочу больше меняться. Не хочу быть умным. Не хочу ничего жечь. Что для этого надо делать?
Или не делать.
Не надо бродить ночами по чёрной степи, и не надо связывать красные нити. Теперь, когда на груди Чудовища обнаружилась пентаграмма, мои странные ночные занятия определённо обрели смысл — это было лечение. Я поднимала из руин разум Чудовища, воссоздавала его прежний облик, возрождала его магию.
Как ни дика была эта идея, но, видимо, так получилось, что невероятным образом я стала для Чудовища кем-то вроде фамильяра, а фамильяры, как известно, могут взаимодействовать с хозяевами на разнообразнейших уровнях, включая самые тонкие.
Следом за этим соображением возникло следующее: процесс можно запустить и в обратном направлении. Если начать снова рвать связи, очень скоро Чудовище превратится в безобразное, но милое и доброе домашнее животное. Весьма управляемое домашнее животное.
Осознав, о чём думаю, я содрогнулась. Вот уж не знала, что в моей голове могут родиться такие дрянные мысли. Да уж… Никто не может говорить, что знает самого себя, пока жизнь не загонит в угол.
Порвать связанные нити…
Это ведь будет похоже на лоботомию.
Никто не заслуживал такого. Хотя некоторым так не казалось — кто-то же запер здесь Чудовище, разрушив его личность, перекрыв доступ к суперспособностям. Чем был этот жестокий акт? Справедливым возмездием? Интригой равного?
Но я… Я закончу свою работу, и пусть будет, что будет.
— Назад дороги нет, ничего нельзя сделать, — сказала я Чудовищу. Это было не совсем ложью, мы должны были двигаться дальше. — Ты будешь меняться. Просто постарайся держать под контролем свои мысли и поступки. Следи за собой, будь осторожен.
Чудовище пожаловался:
— Я боюсь.
Как я его понимала!
— Я тоже боюсь. Но кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
— Шампанское? Это что?
— Это что-то вроде сладкого пива. Не совсем, но примерно.
Чудовище подумал и с чувством сказал:
— Гадость! А давай не будем рисковать, чтобы не пить шампанское?
Я засмеялась.
— Если что, от шампанского я тебя избавлю, отдашь свою порцию мне. А теперь сделай мне новую игрушку, давай поиграем.
И мы поиграли.
Хороший был вечер.
А на ночь глядя я устроилась на груди Чудовища и своими словами пересказала ему «Руслана и Людмилу». Перед тем как приступить к рассказу, я торжественно поклялась Александру Сергеевичу, что у Руслана не будет рогов, у Черномора — золотых кудрей, а у Людмилы — больших чёрных ушей.
Чудовище тоже стал тих, задумчив и, против обыкновения, почти не перебивал меня.
Мне казалось, что больше всего ему понравится говорящая голова. Но когда я закончила, он заговорил не про голову.
— Кошка Мяу-Мяу… это ты ведь тогда про себя рассказывала.
— Да. Но только никакой Герасим мне на помощь не пришёл.
После паузы он спросил:
— И что с тобой случилось?
Я тоже помолчала, потом проглотила комок, подступивший к горлу, и сказала:
— Они утопили меня в проруби. Вроде того.
Чудовище обдумал мою фразу, закинул руки за голову, потянулся и мечтательно произнёс своим новым низким баритоном:
— А я не стал бы закидывать этих магов на Луну. Для начала я снял бы с них кожу… медленно… очень медленно… узкими полосочками…
От незнакомого голоса, нет, вернее от незнакомого тона, которым произносились ужасные слова, шерсть на моей спине встала дыбом.
— Перестань!
— Чудовище запнулся, потом сказал в своей обычной манере:
— Не волнуйся, всё под контролем, ничего не изменилось, я сложил бы все эти полосочки к твоим ногам.
Наверное, именно в таких случаях люди не знают, смеяться им или плакать.
— Не надо мне таких полосочек!
— А что надо?
Чудовище смотрел на меня внимательно, было похоже, что вопрос он задал всерьёз.
Сначала у меня был один ответ.
Потом другой.
Через секунду — третий.
На самом деле, я до сих пор не задумывалась о достойной каре для Мартина и ведьм, уж больно далеко до этого было. Я только знала, что не хочу их больше видеть — никогда в жизни и никогда в смерти. Но вот теперь, в свете открывшихся обстоятельств, когда об этой каре меня расспрашивал тот, кто потенциально может её свершить…
