Как и Матвей. Он сжимал хрупкое тело, распластывая на нем свои пальцы, показывая, как оно ему необходимо. Что оно его. ЕГО. Как и сама девочка. Его девочка.
Скрипнула дверь купе, проводница зашла проверить посадочные билеты.
— Билеты, пожалуйста, — сказала она, прокашливаясь. Видеть целующуюся парочку в купе ей было не впервой. Ой, да сколько всего она перевидала за долгие четырнадцать лет работы.
Но эти даже и не подумали отрываться друг от друга. Девушка дернулась, было, желая отстраниться, но молодой человек не позволил. Властно положил пятерню ей на затылок, углубляя поцелуй. Второй рукой выудил из заднего кармана брюк билеты и протянул проводнице.
Та, усмехнувшись, проверила их и вернула, положив на сиденье.
Влюбленные, что с них возьмешь.
***
Два месяца спустя.
— Мое! Вот эта попка моя. И эти грудки мои… и это тоже мое…
— Матвей!
— Что? — и голос такой искренне-невинный.
— Отстань.
— Как это отстань? Это же мое? — тычется носом в шею, слегка дуя. — И это мое? — руки — наглые такие, бессовестные — сжимают чувствительные полушария грудей.
— Матвей!
— У-у-у-у!
— Уйди.
Она уже не знает, злиться ей или хохотать, позволяя ему продолжать дурачиться дальше.
— Как это я уйду? Без ответа на мои вопросы.
Одна рука властно скользит на бедро, поднимая подол платья.
— Я готовлю.
— М-м-м-м…. Пахнет вкусно. Не определюсь — от тебя или от мяса?
— От мяса. И да — это все твое. И сверху, и снизу, и внутри, и снаружи. Доволен?
— О. Женщина, чертовски правильный ответ. Из чего следует, что раз это все мое, то я могу делать с этим богатством все, что захочу.
В подтверждение слов его пальцы отодвигают резинку трусиков в сторону и скользят к сладкой расщелине.
Ася, сдаваясь, закрывает глаза. Вот так с ним всегда. С этим бирюком, который, раскрывшись, превратился в ненасытного любовника. И заботливого возлюбленного.
Что касается первого пункта, то она уже начинает привыкать. Когда он, как сейчас, заходит на кухню, забросив столярку, и двигается прямо на неё. А она старательно делает вид, что безумно занята. Безумно. И ей ни на секунду, ни на минутку нельзя оторваться от плиты. Вот никак. Вообще. После чего этот бугай начинает приставать к ней самым бессовестным образом. И его совершенно не интересует, что на её руки в муке, что на плите жарится мясо, что из кастрюли "убегает" бульон.
Его интересует только она.
И от понимания этого у Аси "сносит крышу". По-другому не скажешь. Ее тело начинает мгновенно плавиться от его откровенных ласк, желая полностью раствориться в нем и его прикосновениях. А разум тихонько отступает, давая волю эмоциям и чувствам.
Как сейчас.
Закрыв глаза, на лету хватая полотенце и вытирая руки, она откидывается на грудь мужчины. Ой, пусть делает, что ему нравится. Пусть делает, что нравится им обоим.
В тот далекий осенний день, когда они ехали из Пензы в Москву, после её сумбурного признания, Матвей сказал:
— Поехали ко мне.
Так просто. И так категорично.
Ася всей душой рассчитывала услышать нечто подобное. Но, если честно, не надеялась. Замерла, боясь пошевелится.
— Да. Ко мне. Перевезем вещи. Будешь мне пироги стряпать, а я строгать свои поделки. Родишь ребенка — будет… — кадык нервно дернулся, выдавая столь тщательно скрываемые эмоции, — здорово. Нет… Родишь через годков пять-семь. Когда привыкнешь ко мне.
Вот так он выразил свои чувства. Немного замысловато, зато искренне.
И Ася поняла — если откажется, он уйдет. Растворится сначала в неоновых огнях столицы, а потом в спокойной тишине леса. И уже больше никогда ни при каких обстоятельствах не пустит её к себе на порог.
Это было его признание.
Она не могла отказать.
Да и зачем?
Любовь захлестнула её с головой, и упускать возможность прожить жизнь с любимым человеком было бы неразумно.
Да, её способности никуда не денутся, и порой она будет видеть прошлое Матвея. Его задания. Его жену. Но они впервые в жизни не страшили её. Потому что она приняла Матвея таким, каким он есть. С его непростым характером и его непростым прошлым.
И его неугомонной потребностью в её теле.
Она когда-то считала его бирюком. Она ошиблась.
Он — самый ласковый, самый внимательный, самый заботливый…
Самый "её"…
— Ах ты… — её трусики бесцеремонно сдернули вниз, а на поясницу надавили, заставляя прогнуться.
— Что я?
— Ты… ты…
— Любимый? — подсказал он, и Ася не без удовольствия отметила, как его руки дрогнули.
Они ни разу ещё не говорили о чувствах. Взрослые люди. Живут вместе. И так всё понятно. Но иногда ей безумно хотелось услышать три заветных слова.
А тут вон как всё повернулось.
И Ася шепнула:
— Любимый.
— Здорово.
Ей показалось, или у него из груди вырвался вздох облегчения?
— А я? — осмелилась задать она встречный вопрос.
Горячее дыхание обожгло лопатку. Одновременно головка члена властно раздвинула её нижние губы, плавно входя в притягательную влажность.
— А ты самая любимая… самая желанная… Моя девочка… Моя щелочка… Моя…
Дальше пошли нецензурные физиологические характеристики любовных отношений между мужчиной и женщиной.
ЭПИЛОГ
Сталкер, нахмурившись, заглушил двигатель. Перед глазами зарябило, и мужчина выругался. В его планы не входила остановка. И меньше всего он хотел сейчас встречаться с кем-то из интуитов.
Выйдя из машины, осмотрелся. Он несколько дней провел за рулем, катясь по просторам большой родины. Заехал в небольшой городок. Задерживаться в нем не собирался, но любопытство победило здравый смысл. Кто-то из знакомых затерялся в этой глуши. И, возможно, ему понадобиться помощь.
Прибегать к дару Сталкер не стал. Неизвестный интуит находился в кафешке, вот в неё он как-раз и направится.
Увидев Соломова Лешку, малость удивился. Даже прищурился. Да ну на хрен! Быть такого не может!
Соломов сидел в гордом одиночестве, попивая чай и время от времени посматривая на часы. У него была назначена встреча, и информатор опаздывал. Плохой знак.
А тут ещё и Сталкера невидимыми судьбами принесло. Он же в отпуске должен быть.
Мужчина остановился у его столика, коротко поздоровался и сразу перешел к делу.
— Когда ты заделался интуитом?
Его вопрос прозвучал жестко, холодно. Точно между ними не существовало приятельских отношений, точно не они сотни раз прикрывали задницы друг друга.
Соломов хмыкнул. Он прекрасно понял его возмущение.
— Ты в курсе, что интуитом стать никак нельзя.
Сталкер сжал кулаки.
— Значит, эксперимент?
— Нет, черт возьми.
— Тогда что?
— А я, думаешь, знаю? — прорычал мужчина в ответ с искаженным от внезапно нахлынувшей ярости лицом. — Однажды утром проснулся с конкретного перепоя и понял, что мир изменился! Изменился, мать его ети. Что я вижу его совершенно по-другому. Людей вижу иначе. Пары! Смотрю на мужа и жену — и точно, стопудово знаю, что они будут жить долго и счастливо, нарожают детишек и встретят старость, держась за руки! А вон те голубки будут лаяться друг с другом, как кошка с собакой, и разведутся через полгода, хотя вместе уже пять лет! Или вон та рыжая секси выйдет замуж за очкарика и будет тапочки ему подогревать на батарее перед его приходом и борщи варить! Вот так-то, мой дорогой товарищ! Оказывается, вы, мать вашу, заразные!
Сталкер ответил не сразу. Выслушав пламенную речь друга, больше походившую на всплеск наболевших эмоций, отодвинул свободный стул и сел. Положил руки на стол, сцепив их в замок. Внимательно посмотрел на Соломова. В голове быстро складывались пазлы мозаики.
— И кто следующий из нас, купидон?
Соломов усмехнулся. Прозорливый, черт его подери.
— Ты.
— Я? — недоверчиво засмеялся Сталкер, откидывая голову назад. Его смех был понятен — он был закоренелым холостяком. И все в Центре это прекрасно знали.
