жизнь в нормальное русло вернется.
Как я уже понял, вся старая одежда на мне висела, я выглядел в ней не лучше бедняка, облаченного в безразмерное тряпье. Я попросил водителя купить мне пару костюмов подходящего размера, но затем передумал и заказал кое-что другое.
Прежний гардероб состоял из официальной одежды и напоминал мне о трудовых буднях, но сейчас все это было мне ни к чему, возвращаться к бизнесу я пока не планировал.
Вечером мне принесли два десятка бумажных пакетов с купленными вещами. Рубашки сменились легкими футболками, а классические брюки – удобными спортивными штанами.
– Так-то лучше, – сказал я своему отражению в зеркале.
Я еще не придумал, как скрыть бледное лицо, можно разве что выпить пару бокалов вина, но сегодня я не планировал расслабляться.
Чайный домик совсем не изменился, звуки музыки свидетельствовали о том, что намечалось праздничное веселье: место было, как всегда, ярким и притягательным. Я заметил пышный пояс оби в форме банта, выглядывающий из двери прихожей гэнкан. Гости, похоже, уже прибыли на мероприятие.
Голоса, раздающиеся в зале, заглушали игру сямисэна, при иных обстоятельствах я бы посидел и послушал струнную мелодию, но мне следовало идти в противоположную сторону, в кабинет мамы окасан.
– Такуми-сан! – Она мгновенно встала с плетеного стула, параллельно затушив сигарету об пепельницу. – Как ваше самочувствие?
– Спасибо, – поблагодарил я. – Ноги окрепли, вот сразу же к вам и заглянул.
– Присаживайтесь. – Окасан отодвинула стул напротив.
– Нет-нет, – запротестовал я. – Я слишком долго лежал, пора бы размять кости, я лучше постою.
Окасан не возражала, чему я был несказанно рад.
Решив не медлить, я приступил к сути вопроса:
– Вы говорили, что у вас находятся мои вещи. Можно спросить какие? Я не помню, чтобы здесь что-то оставлял.
– Ох, Такуми-сан, такая история! – Она принялась нервно подергивать шпильку в волосах. – Я соврала, чтобы не впутывать ваших родителей. Мне прекрасно известно, какие отношения связывали вас и Айуми, – вздохнула она и начала прохаживаться по комнате. Добравшись до одного угла, она тотчас разворачивалась и шагала к другому. – Мы рассчитали Айуми по приказу вашего отца. Девочка никак не хотела уезжать. – Окасан сделала паузу, пошла в соседнюю комнату и вернулась в кабинет с каким-то свертком в руках.
Что находилось внутри – я не знал.
– Это кимоно Айуми, – пояснила окасан, протягивая сверток. – Девочки нашли его на кровати вместе с другими нарядами. Айуми успела расплатиться за все вещи, но решила оставить их у нас. Я подумала, что именно вам стоит ими распорядиться.
Я быстро развернул сверток. Аккуратно сложенное кимоно Айуми красного цвета продавливало ладони своей тяжестью. Мне всегда было интересно, как гейши – столь хрупкие создания – могли носить на себе массивные наряды. В ноздри ударил запах бергамота. Тот же самый, который исходил от Айуми, когда я привел ее в квартал Ёсивара.
Я расправил кимоно по всей длине, и внезапно что-то картонное упало на пол возле ног.
– Что там? – с любопытством спросила окасан, надевая очки. – Неужели фотография? Это что, маленькая Айуми с семьей?
На снимке, который потрескался от старости, действительно была запечатлена семья Айуми. Такую драгоценность девушка бы никогда не оставила: наверное, по неосторожности забыла.
– Похоже, снимок сделали в России. Она родилась на Сахалине, – уточнил я, убирая фото в карман. – Есть еще что-нибудь личное?
– Нет, – покачала головой окасан. – Комната сейчас пустует, но уборку девочки делают регулярно. Если бы что-то нашли, обязательно бы отдали. У нас чужое при себе держать не положено, – сурово подметила она.
– Спасибо вам, – снова поблагодарил я маму окасан, в последний раз окидывая взглядом кабинет.
На часах уже было за полночь, и я поспешил домой. Полагаю, сегодня с делами покончено, но воспоминания по-прежнему терзали душу, и мне хотелось быстрее избавиться от ужасающего чувства потери. Почти все контакты телефона я восстановил, кроме, как назло, номера Макото. Мы вращались в разных кругах и пересекались крайне редко, что сильно усложнило поиски.
Я решил немного задержаться возле беседки: такие есть во всех окия. И опять воспоминания всплыли в голове, будто кинокадры. Я словно воочию увидел, как Айуми впервые неуклюже ходила на неудобной обуви окобо в саду окия еще в квартале Ёсивара.
Надо сказать, что традиционные гэта имелись и в моем гардеробе и пылились на самой верхней полке. Если я, как обычно, хотел принять участие в каком-нибудь фестивале, они были весьма кстати.
Луна светила очень ярко: если бы потушили все фонари в окия, я бы смог четко увидеть свое отражение в маленьком пруду. Беседку, в которой кто-то сидел, озаряли косые лучи, и спустя мгновение я узнал знакомый силуэт, а потом и трость.
Гости уже разъехались, но отец решил полюбоваться ночным светилом.
– Несешь кимоно, – сказал он, когда я приблизился.
– Да, – коротко ответил я, нисколько не изумляясь отцовской проницательности.
Отец опустил голову и начал выводить тростью какой-то рисунок на полу беседки. Мы не слишком часто общались в последнее время. Артрит брал свое, папа принимал обезболивающее, но меня всегда поражала его идеальная осанка и ровная походка. Это было неизменным. И правда, несгибаемая личность.
– Наш первенец умер, не родившись. В утробе твоей матери. Мы только поженились, но все обернулось не столь радостно.
Я затаил дыхание. Услышать откровение от отца – это нечто новое для меня.
– И вот сейчас я чуть не потерял второго ребенка, – понурившись, продолжал он, вычерчивая узоры. – Мать-природа наказала меня, Такуми. Как все глупо. Когда-то давно на рыбачьем острове я нашел стопку чужих денег. Возможно, они были кому-то нужнее, чем мне. Но разве я задумывался о таком? Я просто взял их.
– Мама рассказывала мне, – тихо проронил я. Мне не хотелось, чтобы он прерывал историю.
– Знаешь, Такуми, после смерти того ребенка я поклялся, что всегда буду поступать правильно и оберегать следующее дитя, если оно у нас будет. Но в итоге забота превратила тебя в овощ на полгода.
В воздухе повисла тишина, ее нарушало лишь уханье совы из парка, располагавшегося неподалеку. Мне захотелось приобнять отца, но я не успел.
Опершись на трость, он поднялся и мелкими шагами подошел ко мне, минуя высокий фонарь, вокруг которого летали ночные насекомые, отражавшиеся в стекле.
– Прости меня, – сказал отец дрогнувшим голосом и два раза похлопал меня по плечу, а затем покинул сад, сохраняя прямую и гордую осанку и постукивая тростью по дорожке.
За папой увязались три светлячка. Я улыбнулся и решил догнать любимого родителя, сбрасывая тяжелый камень с души.
