— Или торговый агент? Директор какого-нибудь предприятия? Или автор книжных бестселлеров?
— Ух, ты! Было бы здорово! Думаешь, я умею писать?
— Не знаю, не уверен, но, все может быть.
Когда они перешли на «ты»? Кто-нибудь из них заметил? Эльконто задержался на этой мысли и отпустил ее прочь. Не важно — перешли и перешли.
— Знаешь, а мне бы понравилось — сидеть в пентхаусе и писать книги.
— Еще бы. — Он незло усмехнулся. — Кому бы ни понравилось?
— А фотографом? Я могу быть фотографом, как думаешь?
— Ани, ты можешь быть кем угодно.
— Танцовщицей, балериной, страховым агентом?
— Клерком, кассиршей, поломойщицей…
— Ну, тогда я не живу в пентхаусе.
Она ненадолго надулась, но быстро вспыхнула мечтами вновь.
— Ведь у меня могут найтись друзья — по-настоящему хорошие друзья! Или может статься, что я ведущая на телевидении? Или диджей на радио?
Он просто держал руль и молчал. Хороший руль, приятный на ощупь, тихий, но мощный мотор, удобные сиденья — спасибо, Стив. И надо бы уже давно выгулять Барта — он опять про него забыл.
— Знаешь, есть в этом что-то хорошее — в том, что ты не помнишь. Тогда существует шанс, что там, за пеленой, все окажется очень радужно.
Или очень грустно. Он не стал высказывать эту мысль вслух, но Ани, по-видимому, дошла до нее сама и на некоторое время погрузилась в молчание.
Продолжали плыть за окнами двух- и трехэтажные особняки, ухоженные сады, гравийные дорожки. Люди в этих домах знали, кто они — знали, что эти стены и крыши принадлежат им, что эти лужайки они стригут собственными руками, и им было от этого легко, потому что они помнили.
— Ты вспомнишь. — Мягко успокоил загрустившую пассажирку Дэйн. — Вспомнишь, и там окажется все хорошо.
Наверное, он привык врать, но в этот момент попросту не смог бы сказать иного. Хоть и знал — там, в ее воспоминаниях, все вовсе не так радужно, как ей хотелось бы. Совсем, если быть честным, не радужно. Но нельзя портить человеку момент счастья — пусть даже короткий, и пусть даже правдой, ведь правда тоже не всегда бывает полезной, потому что она, как любой пищевой продукт, хороша лишь дозированной и только хорошо очищенной. Приготовленной по определенному рецепту. А если правду не помыть, не поскрести, не оттереть, она ведь может и отравить…
Ани молчала еще несколько минут.
— А что, если окажется, что я — никто, Дэйн? Что у меня нет нормальной работы, что я живу на копейки, живу в трущобе.
— Тогда тебе придется это принять.
«Но у тебя к тому моменту буду я» — хотел бы соврать он, но на такую откровенную ложь при всем желании отважиться не сумел. Не дорос.
— Может, у меня никого нет? Возможно, я действительно не обладаю никакими особенными талантами и работаю уборщицей?
— Давай не будем пока о плохом. Время покажет…
— А почему ты обратил на меня внимание? — Вдруг спросила она, и он опешил. Откровенно стушевался, так как не ждал этого вопроса. — Почему? Ты что-то во мне увидел? Почему подошел?
Что ей ответить? Дэйн вновь напрягся, и это чувство отрезвило его, как нашатырный спирт, приложенный к носу, плавающего на вымышленных волнах ласкового моря, пьяницы. С реактивной скоростью вывело из забытья.
На уме, вопреки желанию срочно выдать что-нибудь умное, нужное и подходящее, крутились одни глупости.
«Потому что ты отлично выглядела?»
«Была такой хорошенькой? Искренней? Светилась от счастья?»
«Потому что отличалась от всех?»
«Потому что я люблю хорошенькие ножки? А у тебя еще и личико не подкачало…»
«Потому что… потому что я болван?»
— Потому что… — Прохрипел он вслух и едва не закашлялся; взгляд серо-зеленых глаз жег на его щеке дырку. — Потому что… захотел.
— Но ведь захотел почему-то?
— Не знаю, почему. — Выдавил он. Не сумел придумать ничего умного и не смог соврать.
И до конца дороги домой они — он, глядя прямо перед собой, она — в сторону, — молчали.
* * *
— Как ваша рука? Все еще болит?
— Гораздо меньше, спасибо.
— Голова?
— Иногда, когда пытаюсь что-то вспомнить.
— Это нормально. Спите хорошо?
— Сплю плохо.
Сидящая на кровати Ани замолчала — ушла в себя, спряталась.
Стив осмотрел руку: несколько раз ее согнул, прощупал пальцами ткани, мысленно просканировал место трещины на кости, убедился, что оно почти заросло, и успокоился. Поднял глаза на порозовевшую за последние дни пациентку, которая стала выглядеть лучше, гораздо лучше.
— А с настроением у вас как?
— Не очень.
Он и сам видел, что не очень; этим вечером Ани отчего-то грустила.
— Перепады? Резкие смены? Из-за головных болей?
— Да нет у меня резких смен. — Она вытащила руку из его пальцев; зашуршала одежда, скрипнула кровать. — Хорошо все.
Отстранилась.
— А что именно вам снится?
Впервые за время этого визита Ани-Ра посмотрела Лагерфельду прямо в глаза и вместо ответа на вопрос, спросила:
— Скажите, а вы настоящий доктор?
— Самый, что ни на есть. Хотите, чтобы я привез бумаги?
Ее взгляд лез ему под кожу, старался проколупаться ниже, узнать, выцарапать такую необходимую ей правду. Она чего-то боялась — Стивен видел это.
— Я нейролог, нейрофизиолог, хирург. Я привезу бумаги — дипломы, сертификаты, степени.
Он не обиделся, а вот она от искреннего и теплого ответа стушевалась.
— Я не хотела вас обидеть, простите…
— Я не обиделся, и я вас понимаю. Сам был бы недоверчивым ко всему, что движется, но, поверьте, я действительно врач.
— Я верю…
Она вновь осеклась, недоговорила что-то важное. То, что все это время не давало ей покоя, то, из-за чего в ее душе поселились сомнения насчет Стива.
— А что случилось, Ани? Почему вы вдруг спросили?
— Скажите,… - она встрепенулась на кровати; взгляд приклеился к окну, за которым уже стемнело, — а вы хорошо знаете Дэйна?
— Лучше, чем себя.
Внешне Лагерфельд ничем не выдал возникшего внутри напряжения — она что-то вспомнила?
— Понимаете… — Слова давались ей нелегко, но она все же выталкивала их наружу, пересиливала себя. Наверное, ей нужно было выговориться. — Мне кажется, я ему совсем не нравлюсь. А если так, не понимаю, почему тогда на улице он ко мне подошел? Зачем?
— С чего вы решили, что вы ему не нравитесь?
— Просто я спросила его сегодня, почему он решил со мной познакомиться, что его подтолкнуло…
— И-и-и?
— И он не смог внятно ответить. Промычал «не знаю».
У Стива отлегло на душе; картина прорисовалась довольно четкая — Дэйн, пойманный в ловушку неудобным вопросом, и расстроенная Ани, так и не дождавшаяся важного ответа — отсюда и сомнения. Ведь женщинам нужна определенность, четкость, ясность — почему понравилась? Когда полюбил? За что полюбил? Я хорошая?
