– Ну, и что тебя смущает? С чего ты вдруг решил воспользоваться моей консультацией? Раньше справлялся сам. Новый вариант?
Так они с давних пор именовали краткие увлечения Леонида.
– Совершенно особый вариант, – смущаясь, поведал Шортман. – И особая женщина.
– Да-а? – Ада вздернула бровь. – Тогда, может, ты бы дал ей выбрать самой?
– Не тот случай.
– Хорошо, приступим. Она блондинка, брюнетка?
– Не то и не то. Скорее такая… Светло-каштановая.
– Ага, шатенка. Поехали. Ты кольцо хотел? А размер знаешь? Вот то-то.
О, она знала и любила драгоценности! Жемчуг в ее гибких пальцах обретал первозданное сияние, словно оказывался вдруг в родной стихии, холодные камни наливались вдруг живым блеском, золото и платина горели, как расплавленные.
– Вот, взгляни.
Это был браслет из цветного золота: мягко переплетались полосы сочного оранжевого, бархатистого коричневого, глубокого лилового цветов.
– Красиво.
– Еще бы. Плати и пойдем. Кажется, я заслужила кофе.
Высокая шапка взбитых сливок медленно оседала, Ада с преувеличенным вниманием трогала ее ложечкой. Разговор не клеился. Шортман чувствовал себя неловко и уже проклинал эту затею – позвать племянницу помочь ему. Закралась в голову мысль, что девочке тоже нужно было подарить какую-нибудь безделушку.
– М-м-да, – невнятно промычал Леонид. – Как дела в твоем журнале, детка? Видел, кажется, в киоске свеженькую обложку. Хорошо смотрится.
– Отвратительно! – фыркнула прямо в сливки Ада. – Мой ответсек – дура! Она все делает не так, как надо.
– Уволь эту, возьми другую, – ляпнул, не подумав, Шортман.
– Только мне и дела! – дернула плечами Ада. – Так что, у тебя новая девочка? И как она? Хороша?
– Гм-м, это не вполне девочка. Видишь ли, она моя ровесница.
– Ну? – Ада чуть не поперхнулась кофе. Откровенно говоря, она не знала, сколько дяде Лене лет. Но он старый, это точно. У него седина, и морщины, и вообще. – Ну, я рада за тебя. Тебе, наверное, с ней интересно.
– Я тебе не рассказывал этой истории. Видишь ли, мы…
Ада слушала, полуприкрыв горящими веками горящие глаза.
Дело плохо.
Дело так плохо, как и представить было нельзя.
Вот уж пришла беда, откуда не ждали!
А ведь ей сразу не понравилось лицо дяди Лени. В нем появилось что-то новое, глупо-радостное. Он сегодня походил на большого нескладного щенка, у которого уши и лапы выросли раньше, чем он сам, который силится казаться взрослой и благонамеренной собакой, но только покажи ему мячик или свистни, – растеряет всю свою солидность, запрыгает, захлебнется счастливым лаем.
– Пойду я, пожалуй, – она резко отодвинула чашку и встала. – Извини. Всего хорошего.
Шортман и рта раскрыть не успел, как племянница унеслась, оставив ему только запах каких-то сложных духов и недоумение. Какая муха укусила эту несусветную девчонку? Неужели она ревнует? Похоже. Что ж, это Адочка всегда была импульсивна – вспомнить только, как она пыталась покончить с собой после измены жениха, такого лысого, как уж его там звали! Вот, сейчас и имени уж не припомнить, а сколько тогда было пережито! Ада клялась, что никогда не выйдет замуж, и с дядюшки взяла обещание не жениться. Интересно, она сама это помнит?
Расчувствовавшись, он набрал Адочкин номер.
– Ну, что еще? – сухо отозвалась любимая племянница. – Не надо ли шубу твоей герл-френд выбрать? Или автомобиль?
– С этим погодим, – неуклюже пошутил Шортман. – Слушай, а помнишь, как ты вены резала из-за этого своего видеопрокатчика, а потом взяла с меня клятву никогда не жениться?
– Ну, во-первых, я не резала…
– Хорошо-хорошо, не резала…
– Во-вторых, к чему ты об этом заговорил?
– Я, может быть, женюсь.
– Представь себе, я догадалась, – ответила Ада. – Извини, не могу больше разговаривать. Созвонимся позже, ладно?
Как ни странно, ей стало легче. Главное, что дядя Леня помнит о своей, пусть в шутку данной клятве – никогда не жениться. Главное, что он испытывает чувство вины и по-прежнему нежно привязан к ней, к Аде, а это значит, что она не будет забыта даже после того, как он исполнит свои матримониальные замыслы. К тому же хорошо, что его избранница ему ровесница – меньше шансов, что она разродится целым выводком будущих Шортманов, меньше шансов, что наследство придется делить между десятком алчных конкурентов.
Стоп. Ада помотала головой, словно пытаясь выбросить из нее неприятную ей самой мысль. Что зря мучиться? Может быть, он еще и не женится.
Ада ехала на работу, в редакцию журнала «Моск»».
Нужно было дать взбучку ответственному секретарю – той самой дурище, на которую она только что пожаловалась дяде Лене, но не получила ни малейшего сочувствия. Он посоветовал «взять другую». Не самое лучшее предложение, если учесть, что нынешняя исполняла фактически обязанности главного редактора, была изумительно работоспособна, почти безотказна, не требовала беспрестанно повышения оклада, обладала чутьем на все новое, интересное, и…
И еще она раздражала Аду. Необыкновенно раздражала.
Пожалуй, Ада завидовала ей.
Дурища обладала, помимо перечисленных достоинств, способностью радоваться жизни и удивляться ей. И она умела смеяться, о, как она умела смеяться, а ведь Ада так мало слышала вокруг себя смеха! Подхалимское хихиканье, непристойное гоготанье, циничное хмыканье, тупой ржач. Но дурища смеялась, как смеются дети, заливисто и открыто, она даже голову запрокидывала, показывая далекие от идеала зубы, от смеха у дурищи подгибались колени, и ей приходилось садиться, если она вдруг на тот момент стояла. Так могут смеяться только люди беспечные и открытые. Так когда-то смеялась мать. Мать могла найти радость в чем угодно – в хорошей погоде, в пришедшейся к месту шутке, в стишке, прочитанном ее дочерью на утреннике в детском саду. До того как жизнь затюкала ее, перемолола в своей мясорубке, сделала тоску состоянием ее души… И как смеет дурища смеяться так, как смеет она радоваться всяким глупостям, и никому не завидовать, даже Аде, и никого не бояться, даже Аду? Что она может, что она видела?
Вот прошлой весной, например. Дурища выпросила себе отпуск и поехала, куда бы вы думали? В захолустный городок Кашин! Вернулась и с восторгом делилась впечатлениями, говорила о доморощенном уюте деревянной двухэтажной гостиницы, в которой по ночам таинственно поскрипывают половицы, а персонал распивает за стойкой чай из ведерного самовара и приглашает постояльцев на чашечку. Рассказывала о главной и единственной улице города, асфальт которой давно потрескался и пророс лопухом, о рябом козле, вольнодумно привязанном у здания кашинской управы, о резных наличниках, жестяных петухах-флюгерах, о беленьких церквушках… И вся редакция слушала ее, аж рты пораскрывали! А когда Ада попыталась рассказать, как участвовала в сафари и ездила на нартах, ее слушали только из вежливости, а одна тетеха даже высказалась в том смысле, что ей, мол, жалко львов, и ездовых собачек тоже жалко! Скажите пожалуйста, собачек! Да что ж в ней такое есть, в этой дурище, чего нет в Аде?
