*Огма — бог из Туата де Даннан, покровитель литературы и красноречия, создатель огама. *Мирддин, Талесин и Аневрин — легендарные барды.
*Лойгис — средневековое королевство на территории Лейнстера. *Клонмакнойс — храмовый комплекс, основанный в середине 6 в. н. э.
2
Скорым шагом — лишь остатки гордости не позволяли сорваться на бег, я пересекла всё обширное пространство зала, чтобы достичь выхода. Некоторые из присутствующих — счастливые натуры! — уже выкликали здравницы мне и моему супругу. Слышать их было не более радостно, нежели поверженному воину — хлопанье вороньих крыльев над своей головой. Смущённые исходом вечера, певцы расступались передо мной, с почтительной расторопностью, перемежённой суеверным страхом заразиться чужой злополучностью, как болезнью.
Едва не в самых дверях я столкнулась с Джерардом. Я почти упала ему на грудь, когда он осторожно отстранил меня, придерживая за плечи.
— Что с тобою? — тихо спросил он, переводя взгляд на близкий зал и скучавших при входе в него воинов.
Я тряхнула головой, тяжёлой от болезненного дурмана.
— Ничего! Ничего из того, что не знала прежде.
Наёмник смотрел надо мною, куда-то в огненно-золотое сияние и дорогое разноцветье пиршественного зала, на возвышение, где восседали отец, мачеха и самые знатные гости. Меж прищуренных век высверкнула недобро знакомая мне волчья зелень.
— Он!.. сомнений не осталось. Ангэрэт, я должен сказать твоему отцу…
— Отцу!.. — я расхохоталась и не могла остановиться, даже когда на нас стали оборачиваться воины.
— Приди в себя, Ангэрэт! — Джерард встряхнул меня, я запнулась, но смех, даже стихнув до всхлипов, продолжал душить, на глазах выступили слёзы.
Джерард отвёл меня, почти отнёс, в тёмный закоулок, подальше от чужих глаз.
— Где же твоё благоразумие? — ласковым и тихим голосом обратился он ко мне. — Разве не ты наставляла меня в осторожности?
Я вымученно улыбалась и могла лишь цепляться за его руки. Он не отнимал их, но я ясно чувствовала, что нынче, более чем когда-либо прежде, ему нет времени утишать мои горести. Знала, но не могла ничего с собою сделать. Ведь иного срока у меня нет…
Что женщина? Лишь слабая повилика. Она стелется по земле без опоры, и цвет её душат высокие травы. Разве многого я просила? Лишь наполниться впрок заёмной силой, что поможет устоять хотя бы поначалу. И теперь уже не он, а я вела его всё дальше от света и мира, а он невольно следовал за мною, подчиняясь лихорадке моих движений и обречённой одержимости глаз.
— Ты знаешь, я всё решила, и пути назад нет, — шептала сбивчиво, и руки мои плетями повилики обвивали сильные плечи, и в крови моей прорастали цветы. — Завтра судьбы наши разойдутся, чтобы не встретиться более никогда… Никогда! Что за страшное слово! Оно другое названье смерти. Но есть этот миг… один только миг, так дай мне его! Раздели его со мной, пусть хотя б на мгновение дрогнет и отступит это безнадежное никогда, пусть хотя бы такое оружие станет мне защитой от голодной вечности, что ждёт лишь в шаге впереди. Молю, не обвиняй, не распущенность сподвигла меня на такой поступок. Джерард, Джед, любимый…
— Если любить — греховно и запретно, я выбираю ад, — глухо произнёс Джед, привлекая меня к себе.
А я смежила веки и не знала, адское ли пламя объяло нас, или то вновь зажглись огни Бельтайна, и мы горели, сильней, больней, погружаясь в этот жар всё глубже. Я узнала отчаянье обречённых, и чувства обострялись немыслимо; неповторимость и невозвратность мига встречи перед грядущим расставанием придавали ему ценность, которой не имело золото и земли. Я любила и была любима — что может быть сладостней и горше?
Во мне дрожала и болезненно млела каждая жилка, и губы пекло, словно опалённые, но всё мало было поцелуев, и я тянулась к теплу мужских губ, что дарили мне их бессчётно, но так мало, мало для всей жизни, что я проведу без него… И я любила холодный камень нашего убежища, за то, что укрыл нас плащом-невидимкой тьмы, за то, что качнувшийся свет факела так далёк и слаб…
Джерард, только что обнимавший так, словно мы были единым целым, отпрянул и полуоборотился, заслоняя собой. Я различила смутный блеск в складках рукава. Свободной рукой наёмник прижал меня к стене.
— Джед?..
— За нами следят.
— Там нет никого! — умоляюще твердила я и, обхватив его лицо ладонями, не позволяла отвернуться. — Нас не видят, о нас не помнят, мы одни, одни…
— Если бы так и было, — с горькой улыбкой ответил он и прижал к груди. Его пальцы чутко пробежались по волосам, шее, спине; Джерард чуть отстранил меня и объял долгим взглядом. — Я запомню тебя такою, как в этот миг, — глухо произнёс он. — Моей.
Он склонился поцеловать в последний раз, но я остановила, прижав палец к губам.
— И я всегда такой буду, чьей бы женой меня ни звали. — Приникла к его устам и вместе с поцелуем отдала свой вздох. — Это моя душа. Теперь она всегда с тобой, мне ж такая роскошь более ни к чему.
— Ангэрэт…
Он держал кончики моих пальцев, но я покачала головой, отнимая ладонь. Я смотрела в его глаза до головокружения, как в пропасть.
— Сбереги мою душу, любимый…
Прозрение
Отец по ступеням спустился к ней И молвит, замедлив шаг: «Не там легла ты, о леди Джен — Поди приляг наверху, мой свет, Поди наверху приляг».
"Королевская дочь леди Джен" Английская баллада, перевод Ольга Гурфова
— Вот и не сгодился твой подарок, княгиня, — шептала я, баюкая в ладонях, как нерождённого ребёнка, майскую веточку. — Нынче пришла пора иным гейсам*, розданным равно для всех, всем ведомым и не менее строгим.
«Дочь должна быть послушна отцу», — поучал в болезненной маете сна голос диакона, гремящий, как горный обвал.
«Послушна во всём?» — возражал голос Джерарда, негромкий, но ясно слышимый, и я тянулась к нему, как сорвавшийся на краю пропасти — к обещающей спасение руке… но помнила и в забытьи о том, что Джерард отныне потерян для меня. Протянутая ладонь находила лишь пустоту, я падала всё ниже в грохоте камней, падала и не могла достичь дна. Дыхание пресекалось, в груди что-то с болью рвалось, и сердце умолкало.
— Проснись, проснись, милая…
Нимуэ, плача, трясла меня за плечи, а я, задыхаясь, глотала воздух, горячий, словно в меня влили кипящую смолу. Сердцу, казалось, не доставало места, оно распирало изнутри, удары его отдавались в горле, оно трепыхалось на тонкой ниточке, готовой вот-вот оборваться.
— Что… такое?
Оглушённая грохотом собственной крови, я не тотчас поняла, что гремит и снаружи. Колотились в дверь, запертую снаружи чаще, нежели изнутри. Ничего не понимая, я перевела взгляд на Нимуэ.
Нянюшка затрясла головой, она и сама дрожала, словно в падучей.
— Домолчалась, достереглась, ох, пустая моя голова! — причитала Нимуэ, часто-часто и как-то вкривь кивая головой. — Да ведь мне, дуре старой, о том и помыслить было страшно…
Сама шальная ото сна, я пыталась успокоить её, добиться внятного ответа. В следующий миг мы подскочили, как стояли — обнявшись.
Дверь содрогнулась, точно от удара тараном, в ней что-то щёлкнуло, треснуло и скрежетнуло — это засов выламывался из пазов. Но что же хвалёный зам`ок?!..
Да спросила вслух и к тому же громко. Голос срывался.
— Так и не домекнулась, кому там войти неймётся? — выстучала зубами няня.
— Ключ один… — пробормотала я и осеклась, онемев перед лицом разгадки.
Перед лицом своего отца. И никогда прежде оно не пробуждало во мне такого ужаса.
— Сундуки! — воскликнули мы хором и кинулись в четыре руки придвигать к двери лари и громоздить один на другой. Самый длинный и тяжёлый, служивший Нимуэ постелью и набитый ещё её прабабки, наверное, приданым, едва сумели стронуть с места, ну да ни я, ни няня не могли похвастать силой.
От первого же толчка защита наша сдвинулась и качнулась. Мы с няней насели на неё всем невеликим весом.
— Что за злой дух в него вселился! — едва не плача, вопросила я и принялась звать: — Джед! Джерард!
