Грехобор замолчал. Казалось, даже дышать перестал. Испугался?
— А ты пойдешь?
— Куда?
— Замуж. За меня.
Василиса возвела очи горе. Вот ведь — мужики! Только что с отвалившейся челюстью созерцал прелести мимо проходящей красотки и вот уже снова зовет замуж. Везде они одинаковые. Везде!
— Даже и не знаю… Я не решила еще. К тому же тебя трогать нельзя, — выкрутилась девушка, надеясь свести все к шутке, но, забыв при этом, что шутки и Грехобор — два взаимоисключающих понятия.
Сказать, что в ответ на невинную поддевку мужчина опешил — значит, ничего не сказать. Он шагнул к невесте, замер в двух шагах, а потом…
— Трогай. Где хочешь. Тебе можно.
И вот в этот миг пришла пора краснеть Василисе. Она залилась таким качественным, таким кумачевым румянцем, что ее можно было тащить впереди наступающих войск, вместо знамени. Девушка придушенно откашлялась и, пытаясь не провалиться сквозь землю, поспешила на кухню. А пока мчалась к заветной плите и сковородкам, всячески стараясь отогнать от себя видения тех мест, которые она была бы совсем не прочь потрогать…
* * *
Роженица счастливо разрешилась от бремени, впустив в мир дочку. Гордый отец лично огласил это на всю таверну и, выложив на стол кошель с золотыми, угощал выпивкой каждого и радовался тому, что девочка родилась самой обычной, без малейшей склонности к магии.
В общем, пир в «Кабаньем Пятаке» стоял горой, а народа собралось столько, что яблоку было негде упасть. Василиса и Зария с ног сбились, кружась у плиты и печи, а Багой все не торопился закрываться. Стояла уже глубокая ночь, когда последние, изрядно поддавшие гуляки, повисая друг на друге, покинули заведение.
Определив Повитуху в соседнюю с роженицей комнату, Багой сурово обвел взглядом пустой зал, о чем‑то там подумал, закатив глаза к потолку, и пошел на кухню. Зария домывала последние тарелки, Василиса оттирала от нагара жаровню. Хозяин таверны окинул трудяг благостным взором и спросил:
— Ну что, девки, устали, поди? Вот вам, отдыхайте, — корчмарь ухмыльнулся и широким жестом водрузил на стол глиняную бутыль, после чего, крайне довольный своей немыслимой щедростью, отбыл.
— Чего это он? — удивилась Зария.
— Выручку посчитал, — авторитетно угадала Васька, откупоривая бутыль. — Давай стаканы.
Что такое твердое «нет», Зария пока не знала, но и пить не хотела, поэтому воспользовалась отводом глаз, игнорируя слабые укоры совести. Зато Лиска с огромным удовольствием пила вишневую настойку, смакуя каждый глоток.
В таверне царила тишина. А на тружениц, наконец, навалилась усталость. Говорить не хотелось, но молчание было уютным — Зария чувствовала себя удивительно спокойно. Может быть, оттого, что рядом с Василисой все казалось простым и легким? Эту диковинную девушку словно окружал ореол добра и веселья.
— Ты хорошая, — вдруг тихо сказала чернушка. — Очень. Я не заслужила такой доброты.
Стряпуха вместо ответных слов порывисто обняла помощницу.
— Дуреха ты, — беззлобно сказала она, потрепала девушку по плечу и поднялась на ноги. — Все, спать. Еле ноги волочу.
Зария про себя улыбнулась, думая, что еле ноги волочит Василиса не только из‑за усталости, но и из‑за Багоева подношения. Однако в ответ промолчала.
Лиска кое‑как вскарабкалась по лестнице, держась за перила. Так, где тут у нас право? Где лево? В темноте ни черта не видать! Она попыталась разглядеть татуировки, но в потемках это было попросту невозможно, поэтому Выська пошла строго по азимуту, то есть туда, куда повела интуиция.
— Тьфу, оказия. Право… лево… вот! Туда! — и девушка, ввалившись в темную комнатушку, побрела к кровати, на ходу раздеваясь. Чертово платье! Юбки, завязки, замаешься, пока распутаешь! Исподнюю рубаху уморившаяся стряпуха решила не снимать. Сил уже не было с ней возиться.
Уф… Ну вот и все.
После раскаленной кухни ночная прохлада приласкала тело, и уставшая Василиса вытянулась на кровати, счастливо застонав. Уткнулась носом во что‑то теплое и погрузилась в сон. Хо-ро-шо!
Он проснулся в тот же миг, когда дверь в комнату распахнулась.
Маг не имел права закрываться на засов, прятаться от людей, поэтому войти в его покой мог любой, когда пожелает. Интересно, кто это. Опять колдун? После их разговора, в конце которого Глен в ярости растворился в воздухе, Грехобор все время ждал повторного появления.
Этот малый явно не был из числа тех, кто легко прощает обиду и пренебрежение. Ведь именно высокомерие он по ошибке услышал в словах собеседника. А тот не стал объяснять, что всего-навсего говорил правду. Ему — разрешенному магу — было глубоко и искренне плевать на судьбу колдунов — ведь именно из‑за таких, как Глен, люди ненавидели таких, как Грехобор.
Пока мужчина вспоминал своего призрачного собеседника, незнакомец, проникший в комнату, приблизился к ложу, чем‑то шурша в темноте. Обитатель покоя подобрался, приготовился… и окаменел, уловив запах сдобы и корицы. Умопомрачительный запах, который сегодня жадно вдыхали посетители «Кабаньего Пятака». Нет, не может… теплая мягкая рука легла магу на грудь. Стряпуха прижалась к жениху, уткнувшись носом в плечо, и затихла. А он лежал, боясь даже дышать, боясь, что его неистово бьющееся под этой ладонью сердце разбудит спящую.
Женщина. Рядом с ним.
Давно забытые чувства взметнулись, будто пламя. Неужели она… нет, неправда. Ошибка. С ним такое просто не может… мужчина подавил стон, когда Василиса прижалась теснее, что‑то бормоча. Кровь грохотала в ушах, но даже сквозь этот грохот маг разобрал:
— Жених называется, а сам на другую смотрит… — она обиженно сопела, но глаза были плотно закрыты.
Грехобор скрипнул зубами. Успокоиться. Надо успокоиться. Она просто бормочет во сне. Если он сейчас ее разбудит, то она развернется и уйдет. Навсегда. А ему не хотелось — больше всего на свете не хотелось! — ее терять. Уж лучше просто лежать так. Слушать ее дыхание, чувствовать ее запах. Он ощущал себя почти человеком, когда она находилась рядом.
Девушка продолжала сладко сопеть и время от времени терлась носом о его плечо, вынуждая мага замирать, кусать губы и давиться глухим беззвучным стоном. И, словно почувствовав неуловимую дрожь, волной прошедшую по телу, Василиса мягко погладила напряженную мужскую грудь.
Это было уже чересчур. Грехобор задохнулся от переполнявших его противоречивых чувств. Хотелось прижать к себе эту желанную смешливую и самоуверенную кудряшку, хотелось жадно касаться ее, и при этом страшно становилось при одной мысли, что этим может напугать, обидеть, потерять навсегда.
