все те расы, которые жили не агрессией, а в тесной гармонии с природой. Некоторые государства сумели дать достойный отпор, но многие пали и стали частью Империи, которую драконы стали именовать Кедлар.
Именно в ту пору оборотни разных видов объединились для борьбы с захватчиком и создали Содружество Звериных Кланов, которое существовало и по сей день. Так нам рассказывала старейшина Айко, чей голос в такие моменты звенел от эмоций и тоски.
Была еще одна раса, которая сохранила независимость — змеелюды, чьи гнезда испокон веков находились в южных палящих пустынях. Вокруг говорили, что драконы на них и не нападали, будто что-то их отталкивало или не привлекало, как задумчиво любила размышлять Айко, вот только ни разу она не сказала, что именно ее во всем этом озадачивало.
Пока я погрузилась в воспоминания и тягостные думы, волколаки, наконец, отдали честь Полярному Волку и немного успокоились, создавая на поляне благословенное молчание. Но его сразу же нарушили, улучив представившуюся возможность.
— То было время войн, Титус, сейчас же мирное время, — произнесла вдруг старейшина Айко, впервые на моей памяти возразившая самцу на всеобщем сборе. — Традиции гласят, что наилучший день для волчьего брака — полнолуние. Тогда и волчата, зачатые в эту ночь, родятся крепкими и всегда будут под покровительством богини Селены.
Воцарилась тишина. Даже обычно агрессивный Лютер молчал, глядя лишь на Титуса, и демонстрировал, что был солидарен с сестрой.
— Наша стая предана богине, и с твоей стороны, Айко, кощунственно ставить нашу веру под сомнение, — попенял женщине за опрометчивость глава старейшин Эгиль.
Айвен внезапно глухо зарычал, оскаливаясь и глядя прямо на Кирана, чье присутствие напрягало и меня. Я всё еще не могла отойти от напутствий потомства и здоровых волчат, которые раздавались со всех сторон до конфликта. В их понимании это означало полноценность. Все надеялись, что я не передам волчатам свою гнилую кровь, из-за которой я так и не стала способной к обороту.
— Не нужно, Эгиль, — прищурился Титус.
В это время как Райдзен сделал шаг назад, будто прикрывая тыл архея. Киран в тревоге посмотрел на отца и последовал его примеру. Напряжение вокруг возросло, превышая отметку верхней границы. От Титуса заискрило опасностью, а мужские тонкие губы искривились, словно он был в преддверии триумфа.
— Сколько, Райдзен? — спросил у альфы, повернув боком голову.
— Пора.
Как только вожак стаи кивнул, кто-то из молодняка подошел к костру и вылил в него благовония, от которых огонь с шипением и треском поднялся ввысь метра на три. Я отшатнулась, прикрывая лицо рукавом, но заметила, что самцы проявили выдержку и даже не дернулись.
— Мы, пожалуй, на этой ноте откланяемся, — выдвинулся вперед глава логова якан Даичи. Его узкие глаза стали еще уже, когда он прищурился и дал знак своим соклановцам выдвигаться. С соседнего стола к отцу направился Ичиро, но не прошел и двух шагов, как появившийся недавно представитель Совета Старейшин, волколак Утер, громко хмыкнул, хрустнув шеей.
— Даичи, мы ведь прибыли совсем недавно. Сейчас самый разгар празднества в честь помолвки единственной дочери архея Титуса. Разве не должны мы соблюсти приличия и поздравить его и хозяина стаи с таким великим событием? Или нас оскорбляет их вера?
Голос Утера тек плавно и тягуче, казалось, парализуя тело и убеждая в своей правоте. У меня немного закружилась голова, но причин тому могло быть множество — начиная от голода и заканчивая усталостью от тяжелого дня.
— Как у главы клана, у меня множество нерешенных дел в логове, — слишком напряженно говорил Даичи, ни на секунду не выпуская из своего взгляда ни одного из участников разговора. — К тому же, ни Полярный Волк, ни богиня Селена, мать всех волколаков, не являются нашими богами, и поклонение волчьему пантеону — внутренняя проблема вашего вида, Утер, так что задерживаться здесь дольше необходимого — моветон.
Не знаю, чего желал добиться от кицунэ Утер, но выглядел он весьма недовольно. Мотнув резко головой, перевел взор на моего отца, скользнув по мне лишь равнодушным взглядом.
— А ты почему молчишь, Титус, и не опровергаешь наши предположения?
— А должен?
— Значит ли, это, что свадьбой дочери ты выказываешь Полярному Волку свое расположение и просишь у него силу?
— Разве это преступление?
Наглая ухмылка отца разозлила Айвена, отчего его лицо посмурнело, а скулы заострились, делая его вид зловещим и пугающим, словно небо заволокло черными тучами перед грозой, одним из самых опасных явлений в горах, предвестником лавины и камнепада. Даже мы, как и люди, в такие стихийные бедствия прятались внутри домов, чтобы не попасть под прицелы грозовых разрядов.
— Время перемен настало, старейшина Утер. Вы согласны?
Отец не испугался, наоборот, чему-то обрадовался и пытался спровоцировать конфликт. Наступила тишина, во время которой к поляне стекались подвластные Утеру волколаки.
Айвен становился всё более довольным, чувствуя поддержку своего соратника, а вот все остальные подоставали оружие, скалясь и порыкивая — готовились к нападению.
Марилья глухо зарычала и махнула головой женщинам, чтобы те отступали к лесу, прячась за ее спиной. Надо отдать самке должное, статус альфы она оправдывала сполна, всегда вставала на защиту своих подопечных.
Обстановка вокруг накалялась, рядовые волки освобождали места, и поляна пустела. Около главного стола вскоре оказался самец, чье лицо было испещрено глубокими рытвинами, а глаза не отражали ни единой эмоции, только холод и равнодушие.
— Схватить их, старейшина Утер? — задал он вопрос, не обращая внимания на остальных.
Я напряглась, чувствуя тревогу, ведь рука отца по-прежнему расслабленно лежала на моей шее. Что-то было не так.
— Действуй, Орфан.
Не успел самец дать знак подчиненным нападать, как вдруг младший лис застонал и опустился на одно колено, касаясь им голой земли.
— Ич-чиро, — натужно выдохнул Даичи, после чего повалился следом, хрипя и хватаясь руками за горло. Последними зашатались третий кицунэ и Айвен, в чьих глазах я увидела настоящее потрясение.
— Айвен! — крикнула, протягивая вперед ладони и кидаясь к беловолосому самцу, к которому успела за неполные сутки прикипеть так сильно, что всё внутри меня сжималось в страхе за его жизнь, а в груди расползалось томление всякий раз, когда мой взгляд падал на красивое мужское лицо.
В суматохе никто мой вскрик не расслышал, но отец пальцами схватил меня за шиворот и притянул обратно к себе, словно собачонку без роду-племени.
— Я с тобой определенно согласен, Титус, — последние слова
