— Ты прямо так и спал в одежде? — Бывший сосед протягивает мне стакан с кофе.
О боже, опять кофе? Но приходится пить.
— Спал?
— У тебя лицо в чернилах.
Опускаю солнцезащитный щиток и смотрю на себя в зеркало. Щетина еще больше отросла, глаза красные, жутко выгляжу. На этом фоне чернила на подбородке — сущий пустяк.
На уроках я сам не свой. Мисс Нойз отводит в сторонку и интересуется, все ли в порядке дома, потом проверяет, не расширенные ли у меня зрачки. Стюарт велит побриться.
Засыпаю прямо посреди заседания дискуссионного клуба, просыпаюсь как раз во время жаркой дискуссии — будить меня или нет. Волокусь в учебный театр, надо порепетировать с оружием.
Набрасываюсь на ужин, а потом мы с Сэмом отправляемся на парковку.
— Мистер Шарп, — к нам идет Валерио, — мистер Ю, надеюсь, вы не собираетесь покидать кампус?
— Я отвезу Касселя домой.
— У вас полчаса. — Комендант сверяется с часами.
Дома вновь усаживаюсь за блокноты, а потом заваливаюсь спать на кушетку прямо со включенным светом. Столько еще нужно успеть! Чего я там понаписал? Сам уже не помню. Буквы кажутся совершенно незнакомыми.
Утром снова приезжает Сэм.
— Слушай, одолжишь машину? Вряд ли пойду сегодня в школу. Важный день.
— Держи. — Сосед вручает мне ключи. — Когда увидишь, как моя малышка держится на дороге, непременно захочешь себе такой же катафалк.
Отвожу его на занятия, а потом залезаю к Баррону. Вор из меня — что надо: взамен украденного оставляю другое, точно такое же.
Еду домой и бреюсь чище любого щеголя.
Устал до невозможности, засыпаю в четыре и просыпаюсь оттого, что Баррон трясет меня за плечо.
— Соня.
Брат, скрестив руки на груди, усаживается на тот самый ненавистный стул и принимается раскачиваться взад-вперед.
— Давай одевайся, пацан. — В дверях столовой, посасывая зубочистку, стоит Антон.
— Что вы здесь делаете? — стараюсь казаться удивленным.
Иду на кухню и наливаю вчерашний кофе. На вкус — как будто батарейку полизал. Ничего, сойдет.
— Мы едем на вечеринку, — кривится Баррон. — В город. Куча важных шишек, толпы отморозков.
— Филип пролетает, — вставляет Антон. — Захаров внезапно отправил его по какому-то поручению.
Я-то знаю, в чем дело. Антон нервничает или нет? Наверное, Лила послала ему сообщение с телефона Филипа.
— И вы хотите, чтобы я поехал? — Изо всех сил тру глаза.
Антон и Баррон переглядываются.
— Ну да. Мы тебе вроде говорили.
— Слушайте, езжайте, а я лучше займусь домашкой.
Антон забирает у меня из рук кружку и выплевывает зубочистку прямо туда.
— Не глупи. Пацаны вроде тебя должны не о домашке думать, а о вечеринках. Живо наверх, в душ.
Послушно поднимаюсь по лестнице. Горячая вода иголками впивается в кожу, мышцы расслабляются. Все-таки пропустил одного паука — он притаился в уголке и караулит яйца. Намыливаю волосы. Капельки воды застревают в паутине.
Выхожу из душа. Ванная затянута паром, дверь в комнату открыта, и Баррон подает мне полотенце. Не успеваю ни вовремя его накинуть, ни повернуться другим боком.
— Что у тебя с ногой?
Я же без одежды, самое время проверить на амулеты.
— Слушай, я вообще-то голый. Моются обычно без посторонних, ты в курсе?
— Что у тебя с ногой? — Он хватает меня за плечо.
— Порезался. — Цепляюсь за полотенце изо всех сил.
Протискиваюсь в дверь, но в спальне ждет Антон.
— Держим его, — командует брат, и племянник Захарова сбивает меня с ног.
Падаю на кровать. Могло быть и хуже. И тут Баррон, навалившись на меня, прижимает шею локтем.
— Руки прочь!
Полотенце куда-то делось, я воплю и вырываюсь изо всех сил. Страшно и вдобавок стыдно. Антон вытаскивает из заднего кармана нож, из черной ручки с щелчком выпрыгивает лезвие.
— Что у нас тут? — Он тыкает прямо в покрасневшую, воспаленную рану.
Нож впивается в ногу, и мне остается только кричать.
— Умно. — Баррон прячет в карман все, что осталось от трех мокрых красных камешков — И долго ты морочил нам голову?
Любой, даже самый лучший план может пойти наперекосяк. Вселенная не любит, когда ею пытаются управлять, поэтому нужно уметь импровизировать. Но чтобы план провалился с самого начала?
— Засунь их себе в задницу. — Очень по-детски, но он мой брат — слова вырываются сами собой. — Ну, давайте отдубасьте меня хорошенько, выбейте пару зубов — в самый раз для вечеринки.
— Он все помнит, — качает головой Антон, — Баррон, нам хана. И все благодаря тебе.
Брат чертыхается сквозь зубы.
— Кому ты сказал?
— Я знаю, что мастер. Мастер трансформации! Так что это ты мне скажи, зачем было обманывать!
Переглядываются. Оба явно в бешенстве. Наверное, хотели бы сейчас взять тайм-аут и обсудить ситуацию вдвоем в соседней комнате.
Баррон первый берет себя в руки и присаживается на край кровати.
— Так хотела мама. У тебя очень опасные силы. Она думала, тебе лучше не знать, пока не подрастешь. Когда ты в детстве догадался, попросила стереть память. Так все и началось.
Оглядываю окровавленные простыни, открытую рану на ноге.
— Так она знает? Обо всем?
— Нет. — Брат качает головой, не обращая внимания на мрачный взгляд Антона. — Мы не хотели, чтобы она волновалась. В тюрьме и так несладко, к тому же из-за отдачи мама эмоционально нестабильна. Но с деньгами было туго еще до ее ареста, ты же знаешь.
Медленно киваю.
— У Филипа появился план. Киллерам платят сразу и много, а если ты надежный киллер и всегда избавляешься от трупов — можно вообще озолотиться. С твоей помощью у нас получилось. — Он как будто хвастается, словно я восхищаться должен их сообразительностью. — Благодаря Антону никто не знал, кто именно совершает убийства.
— И я покорно соглашался? Убивать?
— Ты был еще маленьким, — пожимает плечами брат. — Зачем травмировать ребенка? Мы делали так, что ты обо всем забывал. Пытались защитить…
— А когда ты бил меня ногами? Это за травму не считается? А это? — показываю на окровавленную ногу. — Это ты меня так защищаешь, Баррон?
Он беззвучно открывает рот: на этот раз ничего путного соврать не получается.
— Филип пытался тебя защитить, — вмешивается Антон, — по ты пасть не затыкал. Никаких больше поблажек, пора взрослеть.
Он замолкает, а потом продолжает, но уже не так уверенно:
— В твоем возрасте я знал свое место и не перечил мастерам из знати. Мать вырезала отметины на шее, когда мне было тринадцать, и, пока не исполнилось двадцать, вскрывала их каждый год и насыпала в раны золу. Чтобы хорошо помнил, кто я такой. — Он дотрагивается до белесых шрамов. — Помнил, что боль — лучший учитель.
