Волчонок скривил губы в подобие улыбки.
— А может, я того и добиваюсь. Всё легче, чем жить с тем, что натворил.
Арес вздохнул и потёр лоб. Голова гудела от усталости и недосыпа. Но он уж точно не будет решать судьбу своего солдата здесь и сейчас. Это дело требовало времени и раздумий.
— Вот ещё что, — Волчонок сглотнул. — Мехлер, алхимик, рассказал, кто помог ему несколько лет назад пробраться сюда незамеченным. В обмен на кое-какие посулы. Колдун, видишь ли, надеется с помощью этих книг не только оборотней разводить, но и попробовать привить дар тем, кто по природе им не наделён. Он-то думал, я ему с этим помогу. Будут подопытных из местных селений таскать. Да просчитался.
Вот так картина вырисовывалась.
— И последнее. Та печать из письма, которое ты ещё с войны хранишь, имеется на кое-каких вещах в Соловьиной Башне. А ещё она есть на книге, которую я стащил у Велены. Никого из Баронов, кому этот герб принадлежал, в живых не осталось, и Мехлер его себе присвоил. Может, он то письмо и писал. Говорю это не потому, что надеюсь на твоё снисхождение, гарнэ. Говорю, потому что должен.
И новости эти наконец-то всё прояснили. Едва пленного увели, Арес сел за новое письмо, но с прежним наказом — вручить лично в руки Его Императорскому Величеству и без ответа не возвращаться.
* * *
Стоило смыть с себя грязь и забыться хоть ненадолго. Бок начинал донимать. Отдых был необходим. Но его тянуло на холм. Сначала всё рассказать ворожее, только потом отдыхать. Вот каким удивительным образом в его личном списке самых важных дел теперь сместились приоритеты.
Он не займёт у неё слишком много времени — просто удостоверится, что после тяжёлых слов, брошенных Волчонку, она в порядке. Тем более что часть этой странной исповеди касается и её.
Искать её не пришлось — ворожея стояла во дворе у дома под старыми вишнями, которые — видимо, из-за пасмурных дней — умудрились ещё не отцвести. Лужайку под ними ровным слоем укрывал «снег» осыпавшихся лепестков.
Верный своему слову, он был краток — рассказал только о самом важном. Она внимательно слушала, иногда кивала, но ничего не выспрашивала.
— Дел он натворил, будь здоров, но вы же понимаете, почему.
— А это достаточное оправдание? — она взглянула на него, провела ладонью по плечу и поморщилась.
У неё же все руки в синяках. А он её вчера, едва не сдурев от страха, хватал за плечи, надеясь спровадить с берега…
Арес опустил взгляд, рассматривая усеявшие молодую траву лепестки:
— Пожалуй, нет. Но, может быть, это позволит вам не судить его слишком строго.
И не рвать себе сердце, потому что сейчас она напоминала тень — с бледным лицом и потухшим взглядом. Будто неживая.
— Я и не сужу. Отболело.
— Сложно в это поверить. На вас лица нет.
Она качнула головой, но едва-едва, будто ей это с трудом давалось:
— Не в нём дело. И вы должны знать. Всё равно к вечеру разнесётся…
В груди отчего-то мигом похолодело.
— Говорите.
Она подняла на него глаза — в них стояли непролитые слёзы:
— Тахтар собирает совет.
— Из-за случившегося?
Она кивнула. Он было хотел спросить, что в этом совете такого страшного, а потом… потом он понял.
И мир в кошмарном беззвучии дал трещину.
Глава 49
— Они же не станут… — он осёкся. Не смог продолжать. Казалось, выпусти он эти слова на волю, и они уже наверняка сбудутся, как страшное пророчество.
Откуда-то налетел не по погоде прохладный ветер, взметнул тонкие ветви, осыпав их водопадом белоснежных лепестков.
Ворожея рассеянно отряхнула с волос вишнёвый «снег».
— В Тахтаре все очень напуганы. Хотя попросить Волкована уберечь город от новых жертв. Потому что я не уберегла.
Да что за чушь, ей богу! Онемение от осознания того, зачем собирают совет, сменилось злостью, настоящей злостью.
— Как вы могил уберечь целый город? Такое было бы не под силу никому.
— Поэтому они и хотят просить помощи бога. Он даст мне силы для отражения любой напасти. А потом я их ему верну, — она сглотнула. — По обряду. Так положено.
Горло стянуло, голос с трудом его слушался:
— Через священный брак. Через костёр.
Она не ответила. Но ответа и не требовалось.
— В этой жертве нет никакого смысла, слышите? Волчонок рассказал достаточно — мы выкурим алхимика из его башни и перебьём весь его выводок. Тахтару больше ничего не будет грозить.
Одна слезинка всё же успела скатиться по её щеке, и она суетливо её смахнула, хмурясь, очевидно, из-за того, что он стал свидетелем её слабости.
— Не мне решать, что лучше для Тахтара. И теперь даже не Солопу со старейшинами. Совет решит, город решит, чья защита для него вернее — ваша или божья.
Всё внутри начинало закипать от гнева.
— И вы согласны вот так, безо всякой борьбы взойти на костёр, если того пожелает большинство перепуганных горожан? Даже если есть иной выход? — прорычал он. — Империя пришла сюда не просто так. Я здесь не просто так!
— Но вы уйдёте! — не выдержала она, и слёзы заструились по её лицу уже открыто. — Да, вы, быть может, настигнете этого жуткого колдуна, открутите голову ему и его творениям, но на Свободных землях не перестанут плодиться наделённые даром! Вы уйдёте, и город останется один на один с какой-нибудь новой угрозой. Тахтар желает видеть, что сам не беспомощен. Хочет вспомнить, что это такое — уметь постоять за себя. Вот зачем им это.
Арес втянул в себя воздух, но внутри всё стянулось в тугие узлы — в грудь будто со всей силой лягнули.
— Хотите сказать, это больше для демонстрации? Для представления?
Она, кажется, сама испугалась того, как это звучит. Отёрла рукавами мокрые щёки, прерывисто вздохнула.
— Вам не понять. Это… закон. Это мой долг! Не мне решать. Моё дело — подчиняться тому, что решит совет. И вы не имеете права вмешаться.
Он не мог себе этого нафантазировать — в её последней фразе звучала неприкрытая тоска и боль, оттого что не может. Приказ Императора — не перечить местным законам. Он уже нарушил один. Решится повторить? При стольких-то свидетелях?
Она будто прочитала его мысли, печально покачала головой.
— Даже не смейте. Замахнётесь на наш закон — и Тахтар этого не забудет, — она шмыгнула носом. — Будьте уверены, Императору доложат о вашем самоуправстве.
Ветер продолжал качать ветви вишен, пряча мир в снегопаде лепестков.
— Ступайте, генерал, — прошептала она, наконец. — Город соберётся на площади к вечеру. Мне нужно отдохнуть.
* * *
Он думал, что худшие дни остались позади, что страшнее и жутче того, что ему довелось пережить на полях сражений, быть не могло. Уж тем более не в мирной жизни.
Он ошибался.
Жизнь вообще славна своей горькой иронией. Стоит лишь вообразить себе, что постиг её тайны, как она даёт тебе такую затрещину, которая отрезвляет надолго. Но некоторые затрещины настолько суровы, что, кажется, могут легко покалечить. Или убить.
* * *
Совет состоялся — собрался и впрямь едва ли не весь город. Толпы стояли даже на примыкавших к площади улочках. Они говорил и говорили. От них разило страхом и отчаянием. И говорили все, как один, о том, что выхода нет. Но он был. Он ведь был!
И он о нём напомнил. Чужак не имел права выступать на подобном совете, но плевать. Генералу Аресу Эревину, под которым ходила целая армия, не многого труда стоило убедить толпу. Но не эту, внушившую себе, что никто не защитит её лучше, чем божество.
Тахтар стал первым противником, первой крепостью, которая не поддалась. И если на войне он мог задействовать последний аргумент и уничтожить строптивую крепость, тут его вынудили отступить.
К ночи город, волнуясь и горланя, вынес свой приговор — отдать ворожею в жёны Волковану, чтобы на своём веку повидать силу Невесты, выжечь из леса расплодившихся там чудовищ и тех, кто их породил.
Покидая подворье тахтарского головы, он смотрел, как уводят Велену, рядом с которой семенила её разом постаревшая наставница, как суетится Солоп, отдавая какие-то распоряжения, как с живым интересом разглядывает всё происходящее Ирнар, успевая что-то чёркать на своих проклятых листкам бумаги.
