– Ну да, я представляю, каково это: тосковать по Фрэнки Штейн! – Он вздохнул и взял ее за руку. – Это и впрямь нелегко.
– Думаешь, мне от этого легче? – спросила она, отняв руку.
– Да нет, наверно, – хмыкнул Бретт. – Я просто хотел сказать, что ты замечательный друг, и ему повезло, что ты у него есть. Он это знает. Но, как бы то ни было, мало кому понравится поддерживать отношения с девочкой, которая к нему равнодушна. Так что ты ему добро сделала. Серьезно.
Фрэнки ценила то, что Бретт старается ее утешить, однако она чувствовала, что боль в ее месте для сердца не уймется, пока она не будет точно знать, что с ее другом все в порядке. К тому же чувство вины из-за Билли было лишь частью проблемы.
– Как ты думаешь, я неудачная? – спросила она, жалея, что ей не хватает сил скрыть свою неуверенность. Однако рядом с Бреттом она почему-то чувствовала себя в безопасности. Может быть, из-за цвета его глаз: они, как джинсы, выглядели надежными, на все времена.
– Неудачная?!
Фрэнки вспомнила разговор между родителями, который она подслушала в тот день, когда родилась.
– Она такая красивая, такая талантливая, и все же… – мать всхлипнула. – У меня просто сердце разрывается, как подумаю, что ей придется жить… ну, ты понимаешь… так же, как нам.
– Ну а мы что, плохо живем, что ли? – спросил отец. Однако нечто в его тоне говорило, что он понимает, о чем идет речь.
Вивека хмыкнула.
– Ты шутишь, да?
– Ну, это же не навсегда! – сказал Виктор. – Рано или поздно ситуация переменится. Вот увидишь.
– Да? И кто же ее переменит?
– Ну, я не знаю. Кто-нибудь… когда-нибудь.
– Что ж, надеюсь, мы до этого доживем, – вздохнула Вивека.
– Это должна была быть я! – сказала Фрэнки, стискивая зубы, чтобы не заплакать. – Я должна была изменить мир – ради мамы. Но каждый раз, как я пробую, я все только порчу!
Бретт поднял голову так, что их глаза встретились.
– Ну, вот сегодня же ЛОТСы и нормалы веселились вместе. Как и хотела твоя мама.
– Ну да, но я-то тут ни при чем! Это все благодаря Клодин. А я была занята тем, что думала о мальчиках, о концертах, о развлечениях…
– Ну а о чем же тебе еще думать?
Фрэнки вспомнила телепередачи, фильмы, книги для девочек ее возраста. Вообще-то да. Значительная их часть была посвящена мальчикам, музыке и развлечениям. А про то, чтобы в одиночку изменить мир, там почти ничего не говорилось.
– А потом, тебе не кажется, что сегодняшний вечер стал возможен благодаря всему, что сделала ты? Ты, Фрэнки, была искрой, от которой все это разгорелось!
Он отвел выбившуюся прядь, которая упала ей на лицо.
– Ну а сегодня, когда мы танцевали, ты же была счастлива? – спросил он. Неровные пряди его черных волос блестели в лунном свете.
«Какой же он все-таки высоковольтный!»
Фрэнки вспомнила, как стирала с лица косметику под песню Кеши, как закатывала рукава под Пинк, как пускала из кончиков пальцев голубовато-белые молнии, как целовалась со своим парнем-нормалом и таяла все сильнее каждый раз, когда его руки касались ее контактов.
– Вообще это был самый мегаваттный момент в моей жизни, – сказала она.
– Ну вот, значит, твоя мама получила то, чего хотела, – сказал он.
Фрэнки привстала на цыпочки и поцеловала Бретта, прижимаясь своей зеленой щекой к его, белой. Прямо посреди Рэдклиф-вэй, на виду у проезжающих мимо машин.
И самым здоровским было то, что всем было по фигу!
Все произошло совершенно как в мультиках. Только в мультиках «гвупый кволик» бежит на запах жареной курицы, а Мелоди – на отзвук мелодии.
Началась она мягко и лирично. А потом превратилась в неотвязные, до-олгие ноты, которые тянулись, пока хватало воздуха, а потом развеивались, как дым. Мелодия лилась без усилий, как дыхание. И при этом вдохновенно, как стихи. «Неужели никто на вечеринке ее не слышит?» Ну да, разумеется: тут же музыка грохочет… Но тогда почему ее слышит сама Мелоди?
Клодин утащила ее мать. Мелоди бросилась было за ними, в сторону вяза…
Но эта музыка – она вливалась в нее. Проникала во все поры, словно пот, но наоборот. Нарастала и убывала… нарастала и убывала… в такт тому, как раздувался и опадал с каждым вдохом и выдохом живот Мелоди. Ее сердцебиение теперь звучало, как метроном; голос мелодии сделался ее повелителем. И этот голос требовал уйти отсюда.
Мелодия вела ее за собой, мягко, но уверенно, точно ленивое течение реки. Повинуясь ее зову, Мелоди прошла вдоль Рэдклиф-вэй. Ее мысли больше не метались между Джексоном и Клодин. Она не слышала ничего, кроме музыки. И не хотела больше ничего слышать. Ее разум был пуст и безмятежен. Она могла бы следовать за этой мелодией хоть сутки напролет.
Однако мелодия затихла сразу же, как только Мелоди постучалась в дверь белого домика. Ленивая река вновь превратилась в бушующее море, швыряющее ее мысли, как моряков, потерпевших кораблекрушение.
«Что я тут делаю?!»
Вот уж кого Мелоди меньше всего хотелось видеть, так это женщину с аквамариновыми глазами. Она, конечно, скажет: «Я же тебе говорила!», а что теперь толку? Теперь Мелоди и сама понимала, как хрупка судьба. Она видела, как все это обрушилось на Клодин. И отъезд Джексона будет ей наказанием свыше. И она с этим смирится…
Она уже повернулась, чтобы уйти, но тут дверь открылась. Как ни странно, смотревшие на нее глаза были светло-карими.
– Мелоди?!
– Госпожа Дж.? – растерянно сказала она. – Обожемой, госпожа Дж.!
И, нимало не заботясь о соблюдении приличий и личных границ, бросилась ей на шею.
– А что вы тут делаете? Это правда вы? Вы настоящая? – спрашивала она, не разжимая объятий.
– Настоящая, настоящая! – рассмеялась госпожа Дж.
– Но как?..
– Мы уже готовились к отлету, как вдруг пришло сообщение от мистера Д. Судя по всему, все остальные готовятся выступить единым фронтом.
Она улыбнулась. Ее красная матовая губная помада смотрелась безупречно, как всегда.
– Ну а ты же знаешь, как говорят: на миру и смерть красна…
«Но почему же Джексон мне не сказал? Почему он…»
– Джексон принимает душ, – сказала госпожа Дж. – Можешь войти и подождать, если хочешь. Он будет счастлив тебя видеть, я знаю.
– Да нет, не надо, – сказала Мелоди. Ей надоело чувствовать себя несчастной. Если бы Джексон хотел с ней поговорить, он бы позвонил. А он ей не позвонил… – Там, у Клодин, все пошло вразнос. Я лучше…
– Джексон не виноват, Мелоди.
– То есть? – переспросила она. В душе светлячком вспыхнула надежда.
– Это все моя вина, – вздохнула учительница. – Я две недели подряд держала его в жаре.
