Ознакомительная версия.
А тут вдруг воспринял крестьянские бредни за Божественное откровение и готов подписаться под ними! Где его критический ум?
– И что, воздухолет сей приземлялся? Колеса, может, где отпечатались или прочие следы замечены?
– Нет, покружил над кузней и улетел в сторону города, а потом пропал. Три человека его и видело, и все в один голос одинаковое твердят. В размерах только расходятся. У Прокопа он величиною с дом, у прочих и того громаднее.
Акинфий развалился в своем рабочем кресле и предложил другу второе, поскромнее. Затем он потряс кисетом над трубкой, набил ее и не торопясь раскурил, чиркнув спичкой. Все это время Тихон думал, чем бы сбить с ученого его несказанную уверенность в явлении марсианцев на Землю.
– А не могло быть то природное явление? Шаровые молнии, к примеру, о которых ты нам с Глафирой в прошлом месяце поведал? Или огни Святого Эльма, скажем?
После той лекции у Тихона в памяти, разумеется, осело множество терминов и фактов – глядишь, и сгодятся при стихотворстве. Как говаривал Аристотель, «всего важнее быть искусным в метафорах; это признак таланта, только этого нельзя занять у другого, потому что слагать хорошие метафоры – значит подмечать сходство». Вот неизбитые метафоры молодой поэт и надеялся отыскать в науках и разных точных фактах, но пока не очень удачно.
– Нет, – уперся Акинфий. – Человеку всюду место найдется, не только на матушке Земле. О том и великие европейские ученые писали, например Бэкон.
– Est-il possible?[4] Знать бы еще, чем он славен…
Тихон вспомнил, что Толбукин особо указал на подходящие цитаты из Невтона и других знаменитостей. О том и сообщил другу. Тот улыбнулся и снял со стопки бумаг самую свежую, как будто только ждавшую просьбы поэта.
– Вот, с утра к мудрым припал, мысли выписал. Возьми, перепиши в заметку.
– Да ты всю розыскную работу за меня проделал! – натянуто рассмеялся Тихон.
– Пользуйся, дружище. Тут из «Явления Венеры на Солнце» есть, у Вольтера в «Естественном законе» и «Микромегасе» кое-что стянул…
– Наше вам merci! За то упомяну твое имя первым в списке лучших умов современности, что пойдут в посольство марсианское с ликованием. Те прочитают и возьмут тебя на воздухолет заместо неграмотного Прокопа.
– С нашим удовольствием!
Похоже, вопрос возмещения типографского конфуза благополучно решался. Оставалось лишь начисто записать россказни крестьян и подкрепить их авторитетом европейских и доморощенных умов, чтобы заметка вышла развлекательной и поучительной сразу. Что, собственно, и требовалось продувному Матвею Степановичу.
– А не сыграть ли нам в ломбер? – предложил Акинфий. – Прочитал на той неделе выдумку некоего Майкова, «Игрок ломбера», и даже проникся поэзией страстей. Надо порою о высоком забывать, находить удовольствие в быту. Раз уж ты нынче к нам в гости примчался, дам себе отдых от нового телескопа. Да и стемнеет уж скоро.
– Что ж, отчего бы не сыграть?
Тихон нравились беседы с этими людьми, причем с Глафирой даже больше, чем с ее ученым братом. Если Акинфий тяготел к монументальным обобщения, то девушка находила особое удовольствие в противоречии ему со стороны житейской. Или, вернее, общественной: даст ли какое изобретение или знание пользу российским людям и государству, или нет? Ежели нет, то и думать об том не след – таково было ее крепкое убеждение.
Тихон же порой разбавлял их споры виршами. Один раз решился и продекламировал наполовину приличное эротическое стихотворение. «Обнаженны перси», жаркие объятья и так далее. Глафира встретила его стихотворство отчаянным смущением и сердито покинула общество, Акинфий же по-солдатски искренне смеялся.
К вечеру набежали тучи, стало как в сумерках, поэтому Фетинья зажгла на люстре свечи. Началась игра – не на деньги, так, чтобы было чем заниматься в паузах между репликами.
– Вы уже знаете, в чем посетите машкерад, сударь? – осведомилась Глафира.
– Думаю нарядиться Мольером. Парик надену отцовский, «львиную гриву». А ты, Акинфий, чем общество поразишь? Только не говори, что вдругорядь Аристотелем обрядишься, как весной.
– Я вовсе не поеду, – напряженно проговорил ученый.
– Как? – в один голос вскричали Тихон и Глафира.
– Да так. Что я, обязан? Не поеду, и все тут, а вы скажете кому интересно, что я захворал.
– «Вовеки не пленюсь красавицей иной»! – дурашливо пропел поэт. Этим он намекал, что недавнее признание Акинфия в любви Манефе и предложение руки обернулись для друга душевной драмой. – Все уже позабыли о давешнем твоем предложении. Да эта Манефа уже знаешь скольких жестоко отбрила? Причем вслух и прилюдно. Твое-то предложение на фоне прочих давно померкло, можно уже перестать о том думать. Она поклонников меняет как табакерки, почти каждый день!
– Зато я все помню! Для меня это было словно вчера. И кстати, меня среди ее кавалеров пока что не было, не наговаривай на даму.
– Ваши стихи, Тихон? – улыбнулась Глафира. – «Вовеки не пленюсь…» и все прочее. Очень славно, почитайте!
– Господина Ржевского, – помрачнел тот.
– Не дает тебе покою слава Хераскова, – погрозил ему пальцем Акинфий. – А зря, зря ты за великими вслед идешь, у тебя своя дорога прямая. Прочитал бы, что ли, еще какие эротические вирши, не в пример забавные после сумароковских.
– Братец! – рассердилась девушка. – Я немедленно оставлю игру, коли вы оба поносные глупости приметесь оглашать. Ne s'oubliez pas![5]
– Шучу я.
– Никаких куртуазных стишат, – заверил ее Тихон и открыто подмигнул товарищу.
Они дружно рассмеялись и продолжили игру, чтобы дать время Глафире оправиться от смущения.
– Черви, бубны, пики, желуди всех нас разорили и, лишив нас пропитанья, гладом поморили… – довольным тоном пропел Акинфий. Нынче у него ладилось с картами.
– Так ты действительно намерен пропустить карусель? – скоро спросил поэт. – Опомнись! Может, это твой последний способ заполучить непокорную Манефу. Покажешь ей чудное научное устройство и поразишь электричеством в самое сердце.
– Я наметил недельный поход за минералами, меня не будет ни здесь, ни в городе. И так уже затянул с экспедицией, до снега надобно целый пуд разных камней отыскать да приволочь. Нет, дружище, сей раз без меня повеселитесь. К тому же Дидимов меня скорее пристрелит, а дочь все равно не отдаст за бедняка.
– У тебя наследство-то велико, не то что мои три кола, два двора.
– По сравнению с его богатствами ничтожно. И довольно о Манефе, без нее хватает девиц. Кстати, ты у нас графского звания, а я безо всякого.
– Что в наше просвещенное время стоит звание без денег?
Тут Тихон поймал на себе мимолетный взгляд Глафиры, и ему почудилось в нем тайное обожание и даже поклонение, словно он божество с Парнаса. Поэт сморгнул в недоумении, и в следующее мгновение убедился, что девушка глядит на него с обыкновенной улыбкой – доброжелательной и не более.
После скользких разговоров о любви и браке речь вновь зашла о распроклятых марсианцах. Акинфий в очередной раз горячо уверил Тихона, что они в скором времени еще дадут о себе знать. Возможно, даже уволокут к себе на воздухолет важную персону, чтобы обследовать ее и завязать знакомство накоротке.
– Почему «ее»? Ты думаешь, они хотят украсть женщину?
– Я говорю про «персону», а не женщину! А может, мне все мерещится… Но ты все равно предупреди читателей, чтобы остерегались в одиночку по ночам гулять, особенно за городом.
– Хорошо, – пожал плечами Тихон. – Надо же какие-то «научные» предсказания в заметке сделать.
Незаметно подошел вечер, и хлебосольные хозяева предложили молодому поэту остаться на ужин. Отвергнуть жареного бекаса с ломтиками печеного в птичьем соку хлеба Тихон не сумел, также как и отказаться от изюмной наливки домашнего приготовлении. Но переедать не стал, добавок не просил, чтобы сохранить легкость для обратного путешествия домой.
На крыльцо его проводила Глафира.
– Сударь, соблаговолите исполнить крошечную просьбу, – смущаясь, молвила она. – Поскольку братец мой в экспедицию навострился, пособите мне до родительского дома добраться накануне машкерада. Явиться в Собрание одинокой было бы несуразностью.
– Я мог бы стать вашим проводником, – вырвалось у Тихона. Видимо, спиртные пары ударили ему в голову, и вдобавок ее вскружила свежесть юной девицы, что стояла буквально в шаге от него. – Уж во всяком случае, первый полонез нижайше прошу оставить за мною.
– Vous gentil[6], – буркнула Глафира и дотронулась до щеки поэта теплыми губами.
Тотчас, впрочем, зарделась и скользнула в дверь.
Тихон принял повод от конюшего и забрался в дрожки, едва не растянувшись по ходу дела в пыли. Мало что видя вокруг, он направил лошадей прочь от усадьбы, и мечталось ему при этом странное – то Манефа в неглиже, а то вдруг Глафира, вздумавшая затмить собою образ прелестной дочери заводчика Дидимова.
Ознакомительная версия.
