— Если профессор не сможет мне помочь… Или не захочет, — Саймон словно прочитал мои мысли, — я попытаюсь найти семью Грасини и заставить их вернуть мне человеческую сущность. Поверь, я сделаю все, что в моих силах!
— А почему мы сегодня так неожиданно ушли от профессора? — не сдавалась я.
— Я не хочу, чтобы ты была объектом его экспериментов! — жестко отрезал Саймон. — Никогда больше не заходи в его лабораторию! Никогда! — он опять крепко взял меня за руку и повел к дому, показывая, что разговор окончен.
Около нашей калитки мы снова остановились. Пахло сиренью и морем. Наш маленький домик светился всеми окошками — значит, мама и бабушка дома. Саймон молча смотрел на меня. Отблески света падали на его лицо, казавшееся застывшей маской с темными и бездонными глазами. Мурашки побежали по коже: я вдруг остро ощутила, что рядом со мной не человек. Но вот тени на этой маске дрогнули, он склонился ко мне и нежно поцеловал в губы. Потом отстранился. Я впилась взглядом в его лицо — как я хотела прочитать на нем хотя бы какие-то эмоции! Мне показалось, что Саймон смотрит на меня виновато.
Я хотела кинуться к нему на шею, но он уже открыл передо мной калитку:
— До завтра!
На следующий день в школе я то и дело вспоминала вчерашний разговор с Саймоном. На душе было тревожно — мне не нравилось, что он говорит загадками и не отвечает прямо на мои вопросы. Я все время думала о том, что может стоять за этой недосказанностью. Желание уберечь меня отчего-то? Или недоверие ко мне?
Последним уроком был английский. Наша полусонная старая англичанка монотонно вещала что-то про Present и Perfect, когда прозвенел звонок и все повскакивали из-за парт.
Я тоже стала сгребать в свою большую сумку учебники и ручки и не сразу заметила, что за моей спиной стоит Надя.
— Поговорить надо! — буркнула подруга, не глядя на меня. — Через пять минут на школьном дворе. — И она тут же пошла к выходу.
«Двор» — это, конечно, громко сказано. В моей московской школе двор был настоящей спортплощадкой, а тут… Небольшой пятачок с пучками рыже-зеленой травы, ржавый железный турник и две покосившиеся скамейки. Зато черный ход, которым никто никогда не пользовался, образовывал уютный уголок, надежно скрытый от глаз учителей. Двери были заколочены, сквозь ступеньки уже проросла трава. С одной стороны — переход в столовую, через его запыленные мутные стекла утром можно видеть, как дружной гурьбой несутся на завтрак школьники. С другой — окна кабинета биологии, плотно заставленные горшками с цветами.
Именно на этом заброшенном крылечке совершались самые важные дела — звучали первые признания в любви, выкуривалась первая сигарета, перед школьной дискотекой выпивался первый дешевый коктейль из алюминиевой банки…
Надька уже была там. Она положила на прогретую майским солнцем ступеньку свою сумку и сидела на ней, задумчиво разминая длинную сигарету. Я подошла, так же кинула сумку на ступеньку и села на нее. Несколько секунд мы молчали. Краем глаза я видела, что Надькина смуглая рука, держащая сигарету, слегка подрагивает.
— Как дела? — спросила она глухим голосом.
— Нормально, — с трудом сдерживая волнение, ответила я. — А ты как?
— Я? Хреново! — она вдруг превратилась в разъяренную фурию. — А ты и не догадываешься?! — Надька повернулась ко мне, и я увидела, как сверкают ее большие карие глаза. — Спасибо тебе за то, что я больше никогда не увижу Игоря!
— Надь, ну ты же сама знаешь — он занимается незаконными вещами… И никакой он не деятель шоу-биза… — осторожно заметила я.
— Хорошо! Пусть так. Хотя я и не очень-то верю твоему папе, — мрачно сказала она и отбросила сигарету. — Но у нас с ним было все по-настоящему! Он меня не использовал! Он меня… Он меня… Люби-и-ил!
И тут Надька отчаянно зарыдала. Слезы лились водопадом, она яростно хлюпала носом и даже не пыталась успокоиться. Из-за угла появились три девчонки из десятого класса, видимо, решившие покурить. Увидев нас, они мгновенно испарились.
— Надь, ну не плачь, нос распухнет! — сказала я первое, что пришло в голову, и погладила подругу по плечу.
— Нос! У меня вся жизнь под откос пошла! — простонала Надя. — Я ненавижу эту Бетту теперь! Я и раньше ее ненавидела! А теперь еще больше ненавижу-у-у!
— Успокойся, подруга. Ты поступишь в институт и уедешь отсюда. А потом еще скучать будешь по Бетте! — сказала я тоном мамы, которая утешает расплакавшегося ребенка.
Мамин тон подействовал: Надька перестала всхлипывать и подняла на меня раскрасневшееся заплаканное лицо с разводами туши под глазами.
— Да ты даже не знаешь, как мне было тяжело… — сказала она упавшим голосом.
— Расскажи… — тихо попросила я.
Надька еще пару раз судорожно всхлипнула, шмыгнула носом, потом достала очередную сигарету и закурила. С минуту мы сидели молча — подруга собиралась с мыслями.
— Полин, ты пойми: я влюбилась! Со всей дури! Игорь хотел меня с собой в Москву забрать… — Она дернула плечами. — Дурочка! Уже строила планы, мечтала. Такое счастье, идиллия… а тут — раз, и за один день всё рушится. Всё, понимаешь, всё! Сначала подстава твоего бати, потом Игорь уезжает, даже не попрощавшись. И я остаюсь одна. Понимаешь, одна! — Надя отбросила со лба выгоревшую прядь волос и опять посмотрела на меня.
— А как же я? — спросила я, втайне радуясь, что подругу «прорвало».
— Ты? А ты целыми днями со своим спасателем. Подруга больше не подруга. На первом месте любовь. Разве я не права? — спросила она с вызовом.
Я не нашлась, что ответить. В сущности, Надька была права. С появлением Саймона весь мир перестал существовать для меня.
— Ладно, я все понимаю… — примирительно сказала Надя. — Любовь так любовь, дело ваше. Но подругу тоже не нужно забывать!
— Я и не забывала… — слабо протестовала я, в душе соглашаясь с Надькой. Я ведь действительно отодвинула нашу дружбу на второй план.
— И если хочешь знать, так это он контрабандист, а не Игорь. Это его постоянно у моря видят! И денег у него куры не клюют! — упрямо вскинула голову Надя. — Но это твое дело, мать, я не вмешиваюсь. Ты мне все равно никогда ничего про него не рассказываешь, все секреты у вас!..
Это была любимая Надькина тема. Она считала, что между подругами не может быть секретов. А я всегда на ее расспросы о Саймоне отделывалась ничего не значащими фразами. Это ее обижало, но я ничего не могла изменить.
Неуклюже, а от этого еще более трогательно, Надька быстро обняла меня, крепко сжала и тут же отпустила. За углом кто-то нестройно зааплодировал. Мы оглянулись и увидели, как оттуда врассыпную, с радостными визгами и звонким смехом бросились наутек две девочки и совсем еще мелкий мальчишка — наверное, класса из третьего или пятого. Оказывается, они наблюдали за сценой нашего примирения.
