— Какое странное слово! Нет, сейчас у меня никого нет. Давайте… давай я помогу тебе подняться наверх. — Не дожидаясь, пока Калеб поднимется, она протянула руку. — Кстати, буду тебе очень признательна, если ты обернешься одеялом.
— Сейчас не холодно, — возразил он и все же послушался: пожав плечами, обернул одеяло вокруг бедер.
— Вот так, обопрись о меня. — Она обняла его за талию и закинула его руку себе на плечо. — Голова не кружится?
— Почти нет.
Они зашагали вперед. Голова у Кэла еще кружилась, но совсем немного. Он был почти уверен, что сумеет подняться самостоятельно, но так приятно подниматься по лестнице, положив руку ей на плечо!
— Раньше я никогда не бывал в таких местах.
Сердце у нее забилось — пожалуй, слишком быстро. Вряд ли от физической нагрузки — он почти не опирался на нее. Ее смущала близость к нему.
— Здесь все очень примитивно, по современным меркам, но мне нравится. И всегда нравилось.
«Примитивно — еще мягко сказано», — подумал Кэл, но вслух ничего не сказал. Не хотелось ее обижать.
— Всегда?
— Да, я здесь родилась.
Он открыл было рот и повернул к ней голову, но тут уловил аромат ее волос. Его тело немедленно откликнулось.
— Ну да, в этой самой комнате. Сядь в изножье кровати, а я ее расстелю. — Он послушно сделал, как было велено, и в изумлении положил руку на столбик. Дерево! Настоящее дерево! Он был совершенно уверен, что столбик выточен из дерева, но ему на вид не больше двадцати или тридцати лет. Не может быть!
— Эта кровать…
— На самом деле она очень удобная. Ее сделал папа, поэтому ножки шатаются. Зато матрас очень мягкий.
Пальцы Кэла крепко сжали деревянный столбик.
— Эту кровать сделал твой отец? Из дерева?!
— Из массива дуба. Она прочная, как не знаю что. Хочешь верь, хочешь не верь, но на ней я и родилась, потому что в то время родители не доверяли врачам и предпочитали домашние роды. Сейчас мне трудно представить отца с «конским хвостом», увешанного фенечками из бисера… — Заметив ошарашенный взгляд Кэла, она спросила: — В чем дело? Что-то не так?
Он покачал головой. Наверное, ему в самом деле нужно отдохнуть, поспать, как следует выспаться.
— Это что… — Он обвел рукой комнату. — Это что, был какой-то эксперимент?
Во взгляде у Либби сквозили удивление и нежность.
— Если хочешь, можешь и так назвать. — Она подошла к комоду, тоже сработанному и свое время отцом. Порывшись в ящике, достала пижамные штаны. — Вот, надень. Папа всегда оставляет здесь какие-то вещи, а у вас с ним, похоже, один размер.
— Да, конечно. — Он схватил ее за руку, не давая уйти. — Погоди… Где, говоришь, мы находимся?
Вид у него сделался такой взволнованный, что Либби невольно сжала его пальцы.
— В Орегоне, юго-западном Орегоне, рядом с калифорнийской границей, в Кламатских горах.
— Орегон… США?
— Ну да, вроде бы Орегон еще считается штатом США. — Встревожившись, Либби снова положила руку ему на лоб.
Кэл сжал ее запястье.
— А планета… планета какая?
Либби смерила его изумленным взглядом. Нет, вроде не шутит… Хотя в его состоянии все может быть. А если шутит… С чувством юмора у нее все в порядке.
— Земля. Третья планета от Солнца. Поспи, Хорнблауэр. Ты очень устал.
Либби ушла, а он остался сидеть, как сидел. У него возникло неприятное чувство.
Наверное, она права — он действительно очень устал. Если он в Орегоне, в Северном полушарии своей родной планеты, то не так далеко отклонился от курса. Голова снова загудела. Что еще за курс такой?
Он опустил голову и посмотрел на руку. Нахмурился при виде многочисленных циферблатов. Механически нажал торчащую сбоку головку. Циферблаты померкли, и на черном фоне замелькали красные цифры.
Лос- Анджелес. Увидев знакомые координаты, он испытал невыразимое облегчение. Он возвращался на базу в Лос-Анджелесе после… после чего, черт побери?
Кэл подтянул пижамные штаны, осторожно лег и убедился в том, что Либби говорила правду. Кровать оказалась на удивление удобной. Может, если он поспит, вырубится на несколько часов, то все вспомнит. Ей это почему-то кажется важным…
«Интересно, во что я ввязалась», — думала Либби. Она сидела перед компьютером и смотрела на пустой монитор. У нее на попечении опасный больной — невероятно красивый больной, надо признать. У него сотрясение мозга, частичная потеря памяти… и такие глаза, что умереть можно. Она вздохнула и подперла подбородок ладонью. С сотрясением мозга она справится. В свое время она прослушала курс первой помощи. Во время экспедиций ученых часто заносит в такие места, где нет ни врачей, ни больниц.
Но вот справиться с амнезией ее подготовка не поможет. А уж с его глазами — и подавно. Познания Либби о мужчинах были чисто теоретическими и связанными к тому же лишь с культурными обычаями и традициями. Непосредственные контакты с ними носили чисто научный характер.
Когда надо, она умеет притвориться более искушенной, чем есть на самом деле. С самых юных лет она упорно борется с собственной застенчивостью. В годы учебы научные интересы подталкивали ее вперед и понуждали задавать вопросы, хотя она предпочла бы слиться с окружающей средой, чтобы никто ее не замечал. Честолюбие придавало ей силы для путешествий, для работы с незнакомыми людьми. Она даже обзавелась друзьями — достаточно надежными друзьями.
Но когда доходило до интимных отношений…
Правда, нельзя сказать, чтобы мужчины осаждали ее. Новых знакомых часто отпугивал ее ум, хотя сама Либби считала свои познания довольно ограниченными. Кроме того, у нее своеобразные родственники. Вспомнив о родных, Либби не смогла сдержать улыбку. Мама до сих пор осталась той же мечтательницей, которая когда-то изготавливала одеяла на ручном ткацком станке. А отец… Либби покачала головой. Пусть Уильям Стоун и сколотил целое состояние, основав фирму «Травяная радость», он так и не стал типичным бизнесменом и терпеть не может костюмы-тройки.
Музыка Боба Дилана и заседания совета директоров. Утраченные иллюзии и подсчет прибылей…
Она лишь однажды пригласила приятеля к себе домой на ужин. Тот пришел в замешательство. И наверняка остался голодным. Либби снова улыбнулась, вспомнив, как испуганно смотрел ее кавалер на приготовленное матерью суфле из цукини и соевых бобов. Кажется, он так и не попробовал ни кусочка — не отважился.
В Либби сочетались идеализм родителей, научная практичность и мечтательный романтизм. Она верила в причинно-следственные связи, в математический расчет… и в сказки. Благодаря способностям и пытливости она с головой ушла в работу, и в ее жизни не осталось места для настоящих романов. А главное, любовные отношения пугали ее до смерти.
