Мои глаза расширяются от шока, и его ладонь исчезает с моего лица. Я должна быть расстроена или даже взбешена, но, когда я поднимаю взгляд на самого сварливого мудака, которого я когда-либо встречала — кроме своего отца, конечно — мой глупый рот кривится в ухмылке.
Неужели он только что назвал меня горячей?
Мой похититель не улыбается в ответ. Он просто качает головой, как бы говоря: «Эта сука — сумасшедшая», а затем постукивает по невидимым часам на своем обнаженном запястье. — Девятнадцать минут. Пойдем.
Моя улыбка исчезает.
Я стараюсь не отставать от него, когда он направляется к центральному проходу. Чем дальше мы заходим в магазин, тем сильнее ощущается вонь от гниющей пищи. Но в центре всегда хранятся не скоропортящиеся товары, и именно этими он, похоже, и запасается. Протеиновые батончики, герметичные упаковки пюре из фруктов и овощей, вяленая говядина, сухофрукты, орехи…
— Как тебя зовут? — шепчу я в то время, пока он наклоняется и протягивает свою длинную руку к задней полке, чтобы взять последнюю банку тушеной говядины. Это место разграблено.
Он смотрит на меня все с тем же бесстрастным выражением лица. Затем встает и бросает банку в один из пакетов, игнорируя мой вопрос.
— Ты не собираешься мне говорить? — шепчу я, надув губы.
Мистер Ворчун в ответ лишь приподнимает одну бровь, затем отворачивается и продолжает осматривать разграбленные проходы.
— Я должна тебя как-то называть, — шепчу я, похныкивая, в то время как он изучает этикетку на пачке лапши быстрого приготовления. Он кладет ее обратно. — Если я угадаю, ты хотя бы кивнешь?
Его челюсти сжимаются, и он смотрит мне прямо в глаза.
— Если я скажу тебе, ты заткнешься на хрен? — Его голос — едва слышное шипение.
Я улыбаюсь и киваю, делая вид, что закрываю рот на замок невидимым ключом.
— Уэс.
Я открываю рот, чтобы ответить, но тут же захлопываю снова, когда его брови взлетают вверх в безмолвном предупреждении.
— Извини, — говорю я одними губами.
Я иду за ним к отделу с быстрыми завтраками, кукурузные хлопья и разноцветные засохшие маршмеллоу начинают хрустеть под нашими ногами, как осенние листья, как бы аккуратно мы ни ступали. Когда мы подходим к концу прохода, в помещение врывается хор глубокого смеха. Уэс толкает меня за спину и выглядывает из-за угла. Повернувшись ко мне, он прикладывает палец к губам, а затем указывает в направлении следующего прохода. Голоса, слишком громкие и буйные для трезвых людей, начинают отдаляться от нас по мере того, как мы продвигаемся дальше, ступая по битому стеклу и пролитой липкой газировке.
Мы поворачиваем налево и на цыпочках идем по двенадцатому проходу с техникой.
Уэс останавливается перед стендом с инструментами, и я наблюдаю за ним, размышляя о двух совершенно разных вещах. Во-первых, я не могу не перестать думать о его имени — Уэс. Интересно, это сокращенно от чего? Скорее всего — Уэсли. Или Вессон, как и название его здоровенного пистолета. Или, может быть, что-то необычное, типа — Уэстчестер. А во-вторых, как, черт возьми, он собирается положить что-то еще в эти пакеты. Углы упаковок с продуктами торчат в разные стороны, угрожая разорвать тонкий материал. Но он все равно продолжает брать со стенда предметы: фонарик, перочинный нож, коробку зажигалок и консервный нож.
Затем он переводит взгляд на меня.
Внезапно я понимаю, каково это — быть фонариком, перочинным ножом, коробкой зажигалок или консервным ножом. Это потрясающе, особенно когда на тебя так смотрят. И когда тебя выбирает человек, как это мужчина передо мной. Но в тоже время — это страшно. И волнующе. Особенно когда он начинает приближаться.
Я выдерживаю его пристальный взгляд и задерживаю дыхание, когда он останавливается прямо передо мной… и разводит руки.
Я не задаю лишних вопросов и не колеблюсь ни секунды. Я делаю шаг вперед, обнимаю его за талию и прижимаюсь щекой к твердым мышцам над его сердцем. Пока мое грохочет в груди в ожидании его объятий, но мой похититель не обнимает меня в ответ. Вместо этого он оттягивает ворот моей мешковатой толстовки и бросает под мою заправленную футболку остальные припасы.
Мои щеки пылают от унижения, когда предметы один за другим скользят по моей обнаженной коже.
Плюх, плюх, плюх, плюх.
Боже, я такая идиотка.
В ту же секунду, как падает последний, я исчезаю. Меня не волнуют хлопья, хрустящие под моими ногами, или смеющиеся и невнятно разговаривающие люди, или верзила с «Узи», ожидающий снаружи. Все, о чем я забочусь, — это убраться подальше от этого мудака, пока он не увидел мое глупое раскрасневшееся лицо.
Я уже почти добираюсь до выхода, когда трое парней, выглядящих так, словно они только что ограбили метамфетаминовую лабораторию, встают между мной и раздвижными стеклянными дверями. Красные банданы, демонстрирующие их принадлежность к банде деревенщины снаружи, — это единственная яркая вещь в их сером, неопрятном и грязном виде. В их налитых кровью глазах мерзкий и хищный взгляд, от которого я бы пустилась в бегство… если бы не пистолеты, торчащие из их поясов.
— К чему такая спешка, красотка? Ты же только что пришла.
Я узнаю одного из них. Мы ходили в одну школу. По-моему, он был на класс старше меня. По крайней мере, до тех пор, пока он ее не бросил.
— Вот, черт. — Его бледное лицо расплывается в улыбке, обнажая ряд почерневших зубов. — Это ведь маленькая Рэйнбоу Уильямс. — Он щелкает языком и насилует меня своим затуманенным взглядом. — Посмотри на себя… ты стала совсем взрослой.
Мне хочется вести себя непринуждённо, будто мы старые друзья, но я даже не могу вспомнить его чертово имя.
Я вообще не могу ничего вспомнить.
Я начинаю паниковать, прокручивая в голове все возможные имена, которые только могу придумать, но все, что мне удается сказать, это:
— Привет… чувак.
— Похоже, что ты и твой парень, — вся троица поднимает глаза и смотрит за мое плечо, — пытались уйти, не заплатив по счетам.
Мой желудок падает.
Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.
— О! Нет… Видишь ли, мы все уладили с… — я жестом указываю на парня, который должен сидеть по ту сторону от стекла, надеясь, что он подтвердит мои слова. Но когда я перевожу на него взгляд, то вижу, что он вообще не сидит на своем стуле.
Он лежит на тротуаре лицом вниз, и его обнюхивает стая диких собак.
Мои внутренности сжимаются, когда реальность этой ситуации рушится на меня. Мы безоружны, уступаем им в численности, и единственный человек, который мог бы нам помочь, умер от долбанного передоза.
Я оглядываюсь через плечо на Уэса. Его челюсть сжимается, от того что он жует внутреннюю сторону нижней губы. Он уставился прямо перед собой, отказываясь смотреть на меня, и я знаю почему.
Потому что у лайфера есть ради чего жить.
— Можно я уже пойду? — спрашивает он скучающим тоном, встречая пристальные взгляды троих бандитов. Он смотрит на них так, словно они капризные дети, из-за которых он опаздывает на работу.
Мне хочется смеяться. Совершенно незнакомый человек, угрожая оружием, похитил меня и доставил в мой самый страшный кошмар, а я в свою очередь позволила ему сделать это, потому что мне нравилось то, как он смотрел на меня.
Это кошмар! Точно! В любую минуту четыре всадника Апокалипсиса ворвутся в эту дверь и убьют нас всех! Это просто кошмар! Это должен быть он! Просыпайся, Рэйн! Просыпайся!
Я мотаю головой из стороны в сторону, отчаянно пытаясь найти черно-красное знамя или баннер, пропагандирующий 23 апреля, увидеть пламя, дым или еще что-то, но единственное, что висит на стенах, — это телевизионные дисплеи, на которых счастливые люди поедают трехдолларовый «Доритос».
Это не сон. Это лишь я, три насильника и парень, который пытается меня им продать.
Бандиты переглядываются, а затем снова смотрят на человека позади меня.
Тот, что слева, свирепо оглядывает его и плюет на землю.
