Задержавшись в пути, мы так и не доехали до большой деревни с постоялым двором. На ночь остановились недалеко от хутора в паровом поле(*), поставили повозки в круг, разожгли костер и повесили несколько котелков. Я доверилась Габриэле и присоединилась к их ужину, благо, запасов, оставленных вдовой, и моих собственных было достаточно. После ужина меня сморило — сказались ночные переживания, а днем я так и не смогла уснуть, вздрагивая от каждого резкого звука. Добрая хозяйка отправила меня в повозку, взяв мытье плошек на себя. Уже устраиваясь в одеялах, я услышала новые голоса и бряцанье узды — кто-то сошел с тракта и присоединился к компании у костра.
Две пары, что ехали вместе со мной, несколько раз меня толкнули, когда укладывались спать, и я недовольно вжималась в стенку, давая им места побольше. Когда меня толкнули снова, я пробурчала сквозь сон, что я уже и так отодвинулась, куда дальше-то. Но меня продолжали трясти. Открыв один глаз, я увидела Габриэлу и еще одну женщину. Мне делали знаки выйти наружу. Я едва ли не вывалилась через задний бортик, но меня подхватили в четыре руки. — Что-то случилось? — спросила я, кутаясь в одеяло. — Еще нет, но случится. Ты честно скажи, не вдова ведь, нет? От родителей сбежала или от мужа ушла? — От мужа, — буркнула я, не отрицая их догадку. — Уходить из обоза тебе надо, бедовая ты молодуха, — приглушенно сказала вторая женщина. — Эти, которые к нам подсели, из Риконта едут. Говорят, там бур-гор-мирь-стер, — селянка с трудом выговорила сложное слово, — слишком строгий. Намедни указ издал: всех одиноких женщин, кто не вдовы, или из города выселять, или пусть на об-чест-вен-ные работы идут за плошку баланды в день. А то, говорит, распущенность одна от одиноких баб. — Дурошлеп, — фыркнула Гарбриэла. — Сволочь он, просто сволочь, — не согласилась вторая хозяйка. — И хуже всего, что другие поселения вокруг Риконтии перенимать этот обычай начали. Так что, в первом же селении, если тебя за одинокую примут, сразу в оборот возьмут. — А может, я тебя за младшую сестру выдам, а? — предложила Габриэла.
Я помотала головой: — У меня документ на разведенную женщину без семьи. В Риконтии, думаю, теперь у всех женщин проверять будут. Спасибо за предупреждение. Давно это он придумал? — Да говорят, десять дней всего как. Только дурное дело — нехитрое. Он сам тут же по всей провинции гонцов разослал, мол, давайте как мы, чтоб эту заразу, мол, распущенность, ну это самое, выжечь, мол, как огненным шаром. Эти, кто к костру пришел, рассказали, когда сквозь селения проезжали, там уже хвалиться начали, кто сколько одиноких наловил и к делу приставил. В том селе, которое нам по пути, стирать весь день заставляют и запирают в сарае на ночь.
Десять дней — скорее всего, дядя не знал. Но мне что делать? — Мы уже в Риконтийской провинции? — Нет, но следующее селение уже там. — Разбудите меня утром, как отправляться станем, ладно?
Вернувшись в повозку, я зарылась в одеяло и несколько раз ударила кулаком по дну. За что?!
__________________
(*) паровое поле — поле "под паром", вспаханное поле, оставленное на одно лето незасеянным.
Глава 4. Булочница
Утром я выгрузила сундучок с вещами и узел с едой. Из последнего я, подумав, оставила хлеб, остальное отдала Гарбриэле. Та расчувствовалась и подарила мне шерстяной платок — хорошая вещь по вечерам, когда нет одеяла.
Я смотрела, как собирается обоз, и пыталась решить два вопроса: куда теперь податься, и как туда податься?
Ко мне подошли те, кто присоединился вечером к нашему костру — парень лет шестнадцати и его отец, дубильщики из большого села, где мы в последний раз ночевали в таверне. Они ездили в Риконтию к родне и теперь возвращались назад. Кто-то из обоза шепнул им, что я женщина одинокая, и увидев, что я не собираюсь уезжать вместе со всеми, дубильщики сделали выводы.
Они подтвердили все, что женщины пересказали мне вечером и прибавили еще пару подробностей, от которых у меня слегка зашевелились волосы. — Ты молодая, красивая, тебе и вправду туда нельзя, — закончил старший. — Вот только куда мне можно?
Старший почесал затылок: — Может, у нас в селе найдется, где сгодишься. Село большое, одних постоялых дворов три штуки. Нам с сыном работники не нужны, но ремесла много, авось кто возьмет. А нет, от нас рядом другой тракт отходит, на восток, в Ларонс. — Но как я туда попаду? У меня лошади нет, — я чувствовала себя совершенно беспомощной, стоя в поле у тракта и глядя, как попутчики собираются ехать дальше. — Ты легкая, можешь сесть к моему сыну сзади, а вещи я возьму. Бабского седла нет, уж извини, но мы тебя устроим. Только сундук свой оставь, перепакуй одежное в узел.
Я задумалась. А и правда, с чего я взяла, что власть отца так велика? Ну я еще понимаю, в Тарманской провинции его много кто знает, но в соседних... Он пугал меня. Ведь правда пугал. Откуда селянам за четыре дня обозного хода от Тармана знать, что я такая-сякая опозорившая семью дочь того самого банкира? У меня другая фамилия. Мало ли одиноких женщин? То есть, мало, конечно, если не вдовы. Но в селе бумаги редко спрашивают. Арабелла, тебе нужно перестать бежать и передохнуть.
Остается, правда, господин Червио. Наверно, туда, где много приезжих мне лучше не соваться, но если в селе есть ремесленники, то какое-то дело я себе найду.
Я расстелила теплый плащ и вывалила в него содержимое сундучка, стараясь не демонстрировать окружающим россыпь панталон и бюстье. Старший дубильщик деликатно отвернулся. Младший с чисто мальчишеским любопытством хотел поглазеть на дамские тряпочки, но отец дернул его за рукав и выдал легкий подзатыльник. Увязав концы, я примяла узел на манер переметной сумки и вручила дубильщику. Сундучок я отдала в повозку, где ехала семья небогатых горожан с девицей на выданье — та приняла "настоящую господскую" вещь с восторгом. Дубильщик выдал мне запасные портки сына, с которым мы схожи ростом, и свою рубаху. Женщины из обоза нашли косынку и за три медяка уступили старую соломенную шляпу. Пока меня собирали, молодая женщина из бывшей моей повозки прошипела: "Набедокурила, а теперь в кусты" — но на нее зашикали, а Габриэла посоветовала в чужую жизнь не лезть, со своим мужиком разобраться.
Я переоделась. Если не присматриваться, дубильщик едет с двумя сыновьями. — Главное, братик, чтоб платья не выпали, — повеселился его сын, за что схлопотал еще один подзатыльник.
Вечером мы добрались до села. Дубильщик уложил меня спать в своем доме в общей комнате на лавке. Я так устала, что ни думать о приличиях, ни искать места поудобнее не стала.
***
В селе встают рано, особенно летом, и этот день не стал исключением. Я поднялась, выспросила, где тут можно умыться, набрала в колодце полведра воды и ушла в огород приводить себя в порядок. Переодевшись в хозяйской спальне за занавеской, постирала одолженную одежду и предложила помочь с завтраком.
Работу я нашла быстро — в пекарню искали помощницу. — Только платье городское сними, — сказал мне пекарь, господин Рогалио. — Сходи к вдове Гизелии, синий дом на соседней улице, у вдовы дочь в прошлом году померла, от нее должно быть что-то осталось. Уступит за малые деньги, ей теперь внука поднимать. Зять некудышный, и-эх...
Я сглотнула — донашивать вещи за умершей женщиной совсем не хотелось. Я была готова к работе с утра и до вечера, к жизни в тесной каморке вместо просторной квартиры, к простой еде вместо затейливых блюд, и к тому, что я сама буду себе готовить, никогда больше не наняв кухарку. Я была согласна никогда больше не носить украшений, хотя мне нравилось рассматривать, как металл переплетается с камнями разного окраса. Все это осталось в прошлом. Но когда я представляла себе свою одинокую жизнь, в мечтаниях я ходила в простеньких, но хорошо сшитых, новых и чистых платьях.
Вздохнув, я поплелась в синий дом на соседней улице, где обзавелась двумя добротными простыми сарафанами свободного кроя под пояс, тремя рубахами и передником. Нашла лавку кожевника и заказала простенькую обувь — в городских туфельках по сельским дорогам долго не пробегать, придется раскошелиться. Перестирала одежду, натирая руки до красноты, развесила во дворе пекарни и поднялась к себе на чердак — десять шагов в длину, восемь в ширину, но выпрямиться можно только в середине. Темнело. Я сняла городское платье и посмотрела на него, будто в последний раз. Сегодня я попрощаюсь с Арабеллой Марцио, в замужестве Малинио, в разводе Вишнео. Завтра я стану Беллой, просто Беллой-булочницей.
