со лба.
Корсет был зашнурован так туго, что у меня бы глаза на лоб вылезли. Слезая я с кровати и понимая, что ножницы нужны прямо сейчас, я бросилась обыскивать комнату. Облазив ящики стола, я достала золотой ножик для конвертов и принялась разрезать тесемки корсета.
Тесемки лопались с таким звуком, словно кто-то стучит пальцем по картонной коробке.
Под корсетом была намокшая от пота рубаха. Я скинула все на пол и принялась снимать мокрые панталоны.
Ни воды, ни дезинфекции, ни щипцов, ничего нет! Как тут работать?
Собрав все подушки на кровати, я подложила их бедняжке под спину. А потом бросилась к трюмо, открывая все флаконы подряд.
- О! Надеюсь, подойдет! – обрадовалась я, плеснув вонючий одеколон себе на руки и растирая их до локтя.
От меня несло так, что мухи должны умирать на подлете, а чудом выжившие рассказывать страсти – мордасти своим внукам.
- Тише, тише, - успокаивала я бедную роженицу, по лбу которой стекали капли пота. Она стонала и чуть не плакала. Ее рука цеплялась за одеяло, а из плотно стиснутых губ вырывались нечленораздельные звуки.
Сейчас бы я дала анестезию, но единственной анестезией было:
- Ты моя хорошая…. – ласково гладила я ее по голове. Скошенные от боли глаза и глухие стоны намекали на то, что анестезия так себе.
Я вспомнила про совместные роды, когда счастливый муж бегал вокруг нас с камерой до первого вопля жены. Потом он покачнулся и рухнул на пол. Пока без пяти минут счастливый отец дружил с ваткой нашатыря, мы благополучно приняли ребенка. На вопрос, а что чувствует женщина в этот момент, он получил замечательный ответ от нашей медсестры Тамары Васильевны.
- Ты представь, что тебя двадцать часов бьют по яйцам, а потом радостно дают их подержать, - ответила она, а рядом послышался глухой удар тела об кафель.
Роженица пыталась натянуть на себя одеяло, а я набросила на нее простыню, заглянув под белое укрытие и понимая, что началось. Девушка запаниковала, попыталась встать, потом схватилась за меня и заорала.
- Так, делаем глубокий вдох, - командовала я, пытаясь быть и сверху и снизу одновременно. – Закрой ротик, прижми подбородок к груди и тужься! Так, отдыхай… Все, отдыхай… А теперь снова глубокий вдох… Не надувайся! Просто вдохни!
Я очутилась под простыней, осторожно принимая маленькую сморщенную головку.
На меня взглядом пьяного хомяка смотрел мокрая и несчастная девушка, из которой я ловко вытащила беленького красивого мальчика.
- Так, мы плакать будем? – спросила я у белой попы. – Ты попал в мир где водятся жуткие мантикоры! Ты уже с порога должен орать! Ну…
Мне пришлось легонько шлепнуть его по попке, чтобы услышать первый крик.
- У, а мы оказывается горластый, да? – улыбнулась я. – Вырастешь, станешь или прорабом, или оперным певцом! Молодец! Поздравляю! Ты родился! А я просто сходила за водичкой!
- Вот, - послышался робкий голосок, а дверь со скрипом приотворилась. На пороге стояла вторая служанка, напоминая загнанную лошадь. В руках у нее был парящий тазик, на предплечье весели полотенца, а из кармана торчали ножницы. - Я все принесла. Тут и шпагат, и ножницы и нож, чтобы разрезать боль. Его нужно положить под кровать и…. Как учил доктор Миддлтон!
Я держала завернутого в наволочку малыша, глядя на очень расторопную прислугу.
- Пока вода согрелась, - начала она и умолкла, видя, как обессиленная мать лежит на красивой кровати.
- Мальчик, - порадовала я ее, прикладывая малыша к маминой груди. Мать лежала и смотрела в потолок.
- Ну, все, я оставляю вас! А теперь вернемся к главному! К поискам водички, - выдохнула я, собираясь отдать ребенка обратно, как вдруг малыш перестал дышать и стал синеть. Караул!
Я начала активно растирать его рукой возле позвоночника, ведя руку вниз, растирала ручки, грудную клетку, ушки, а потом выбросила веник цветов из вазы стала брызгать водичкой на лицо.
Все! Задышал.
- Я забираю его, - произнесла я, унося ребенка в свою комнату. – Потом принесу кормить!
По пути я заскочила в какую-то открытую комнату и схватила графин. Едва наступая на больную ногу, а я высосала половину графина, уложила ребенка на кровать, соорудила баррикаду из подушек и легла по другую сторону баррикады.
Ночь была веселой.
Три раза я доставала малыша с того света, а потом он вроде б освоился в этом мире, а я придремала.
Проснулась я от стука в дверь:
- Просыпайтесь. Сегодня у нас свадьба! – произнес ледяной голос.
Я приподнялась на руке, как вдруг послышался детский плач рядом.
Мне кажется, или мантикотик сейчас вынесет дверь?
Дверь распахнулась, а на пороге стоял растрепанный красавец изумленно, глядя на то, как я держу ребенка на руках. Он остолбенел и схватился за дверной косяк.
- Родился, - заметила я, опустив глаза на сморщенное личико и носик – пуговку. – Сегодня ночью.
Мне показалось, или сейчас в этом мире на одну мантикору станет меньше! Красавец был бледен так, словно он сам всю ночь рожал, и сам же у себя принимал роды.
Видимо, он еще вспомнил, что он джентельмен. Поэтому до меня долетали лишь некоторые интригующие междометия по которым впору прокладывать целые туристические маршруты.
- У нас по брачному контракту нет детей! – единственное, что вырвалось у красавца, а его рука прошлась по дверному косяку, оставив внушительные царапины.
- Так он у нас внебрачный, - рассмеялась я, сощурив глаза. – Я так понимаю, он ваш…
- Что?! – зашелся жених, свирепо дыша.
- А чей тогда? – спросила я, украдкой бросая взгляд на красавца. - Вы значит тут мне рассказываете про верность, а сами гуляете на стороне? Со служанками?
В этот момент я внимательно смотрела на красавца. Если гулял то растеряется, а вот если нет, то придется учиться быстро бегать.
- Госпожа, - послышался голос, а я увидела ту, вторую служанку. Она вежливо подвинула хозяина и бросилась к малышу.
- Мама просит его… Она хочет показать тебя папе! – послышался воркующий голос. – Папа уже сидит рядом с мамой! Пойдем!
Я вручила ребенка, а дверь а служанкой закрылась.
- Мадам, извольте одеться к свадьбе, - процедил жених, а стайка служанок,
