превратили меня в наркомана! Скоро сам буду слезно умолять об очередном уколе. Этого нельзя допустить! В этот момент ясно осознал, что всегда презирал тех, кто попадал в какую-либо зависимость. Складывая волю в чулан за ненадобностью, они послушными баранами брели за очередной дозой того, что позволит на время спрятаться от жизни.
Выдохнул проклятие и с удивлением проследил за небольшим облачком пара, который выпорхнул из моего рта. Огляделся. В палате быстро светлело, за окном можно было уже разглядеть раскидистые деревья, черные ветки которых затейливо украшены белоснежным мехом снега. Одна из занавесочек чуть колыхалась: либо конструкция окна отличалась оригинальностью, и там находилась форточка, либо стекло попросту разбито. Ночью в палате было тепло, даже слишком, так что отверстие в окне появилось не так давно.
Я извернулся, насколько позволяли оковы, стараясь разглядеть пол. Так и есть: полурастаявшая сосулька воистину гигантских размеров сиротливо лежала в расплывающейся луже. Брови удивленно поползли вверх: интересно, кому понадобилось швырять такие большие куски льда в больничные окна? Но даже если бросивший его сейчас находился на улице, я все равно не смог бы на него посмотреть.
Похоже, звук разбившегося стекла меня и разбудил. Странно, что он не привлек внимания моего тюремщика. В палату до сих пор никто так и не вошел. Между тем, комнату быстро наполнял холодный воздух. Волоски на руках встали дыбом. Тонкая простыня почти соскользнула на пол. Поправить ее не было никакой возможности. А зеленое недоразумение, вроде полупрозрачного фартука, надетое на мое голое тело, могло помочь лишь скорее замерзнуть.
Я был готов уже позвать на помощь, даже рискуя получить очередную дозу в вену, как услышал шаги. Судя по разнообразию голосов, по коридору шла небольшая компания. Дверь приоткрылась, но входить никто не спешил. Я постарался успокоить дыхание и притвориться спящим. Кто знает, что за перемены несут с собой эти люди.
– Прилипли к телику! – женский голосок так и сочился ядом сарказма.
– Их можно понять, – прошелестел тихий мужской голос. – Такое нечасто случается…
– Да уж, – фыркнул кто-то. – Началось прямо с ночи, как по приказу.
– Ничего удивительного, – все тот же тихий голос, в котором ощущались власть и сила. Так мог бы говорить босс огромного предприятия. – Он же очнулся.
– Так может, все-таки войдем? – почти лениво предложил новый голосок.
Еще несколько мгновений ничего не происходило, словно некто, держащийся за ручку двери, никак не мог решиться распахнуть ее. Ворчание, глухой удар.
– Отойди, – сердитый женский голос.
Что-то во мне отозвалось на него. Да, я прекрасно знаю его обладательницу… знал когда-то. Сердце забилось чаще, на что тут же отозвался надоевший прибор. Изнемогая от любопытства, я осторожно приоткрыл глаза, наблюдая за дверью сквозь ресницы.
В комнату осторожно вошла невысокая полноватая дама весьма приятной внешности. Строгий черный костюм не вязался с мягкой улыбкой и плавными движениями. Увидев меня, она вскрикнула и бросилась вперед. Я сжался, не зная, чего ожидать. Но женщина лишь подняла с пола простынь и поспешно укутала меня ею, тщательно подоткнув со всех сторон. Оглянулась на остальных.
– Как здесь холодно! Он же простудится!
Я вздрогнул: сколько любви и заботы в звенящем голосе!
– Ничего с ним не случится, Кэт, – тихо сказал высокий мужчина с суровым выражением на худом лице.
Из-за него осторожно выглядывала девушка, разглядеть которую я не решился, ибо это могло выдать меня. Цепкий взгляд мужчины ощупывал мое лицо.
– Смотри! – воскликнул девичий голосок.
Видимо, девушка все-таки вошла в палату.
– Кто это мог сделать? – удивленно спросила женщина. Сосулька, догадался я. Они увидели разбитое окно. – Куда же глядел Рома?
Видимо, это тот, с блестящей лысиной.
– В телевизор, – цинично усмехнулся мужчина. – Насколько я знаю, у него есть кое-какие сбережения.
– В американском банке, – ехидно подхватила девушка.
– Мари́, нехорошо радоваться чужим промахам.
Этот голос немного походил на тихий говор худого мужчины, как если бы тот состарился вдруг лет на пятьдесят. Шаркающий, словно одинокие шаги в престарелом доме, но наполненный скрытой силой так, что я растерялся, пытаясь определить, сколько же лет говорившему.
– Извини, дедушка, – с почти искренним смирением произнесла Мари.
– Викто́р, обязательно его связывать? – со слезами в голосе спросила женщина.
Я чуть вздрогнул, ощутив легкое прикосновение ее теплой руки.
– Сама знаешь, – немного виновато ответил худой мужчина.
– Он не спит, – новый голос: грудной, чуть картавый, девичий.
– Что, Жанна? – переспросила женщина.
– Не спит, – хмыкнул дед. – Девочка верно подметила. Лежит, стервец, и подслушивает.
Поняв, что скрываться уже бесполезно, я открыл глаза. Двое мужчин, женщина и две девушки, обступившие кровать, словно по команде, сделали шаг назад. Брови мои от удивления поползли на лоб. Я что, настолько опасен?
– Привет, – женщина, словно очнувшись, метнулась к кровати и осторожно присела на край. Тепло ее ладони накрыло мою кисть. – Как ты, милый?
Милый? Я испытующе всматривался в мягкие черты. Казалось, сочувствие и беспокойство были совершенно искренними. Что ответить, я не знал. Спросить, кто она? Или попытаться скрыть, что я их не помню? Напряжение нарастало. Все явно чего-то от меня ждали. На лице девушки по имени Мари я отчетливо видел страх. Она постоянно оглядывалась на дверь и на худого мужчину, словно решаясь попросить у того разрешения уйти.
– Нормально, – ответил наконец я.
Голос прозвучал скрипуче. Так, словно кто-то открыл старую железную дверь. Вздох облегчения пронесся по палате, смешиваясь со сквозняком, проникающим в разбитое стекло. Все заулыбались. Жанна поспешила присесть на кровать с другой стороны. Высокая, с кукольной внешностью и огромными голубыми глазами, она очень отличалась от остальных. Но ее я тоже не узнавал.
– Ох, и испугал ты нас, – прошелестел пожилой человек.
Невысокого роста, чрезвычайно худощавый, он был похож на сухое дерево. Но я откуда-то знал, что это впечатление обманчиво. Голубые глаза старика так и излучали силу, словно власть над целым миром для него обычная рутина.
– Алёшенька! – Женщина смахнула слезу. – Я так рада, что все позади…
– Кэ́ти! – оборвал ее на полуслове Виктор.
– Проявил бы хоть каплю сочувствия к сыну! – вдруг зло выкрикнула Кэт.
Я закрыл глаза и сглотнул комок, застрявший в горле. Меня зовут Алексей, Викто́р мой отец, Кэт, похоже, – мать… Как-то не вязались имена на иностранный манер с ласковым «Алёшенька». То, что мы находимся в России, сомнений не вызывало. И все, кто присутствовал сейчас в моей палате, тоже были россиянами… Ну, разве что, только мама не была прирожденной русской. Говор у нее слегка тягучий, точно вязкий. И даже ласковое обращение прозвучало немного фальшиво.
– Побереги свое сочувствие, – наконец ответил мужчина. Голос его звучал холоднее сквозняка. – Судя по
