Город разрастался медленно, как во второй, так и в первый раз. Все понимали, что земля эта по большому счёту всё ещё была ничьей, и предпочитали прятаться на кораблях, которые в любой момент могли бы разбежаться вдоль ветров. Город к тому же частенько называли «пустынями, полными только болот и слез» — и в этом была ещё одна причина не переезжать сюда.
Впрочем, Основатель не собирался отступать: череда указов предписывала всем, кто имел офицерский чин, завести дома в новой столице, а некоторым — даже два. Поселенцам предписывалось не только возводить дома из камня, но и жить в них постоянно — кроме, разумеется, случаев, выделенных другими указами императора. Однако невыносимые условия жизни в Шлиссельбурге приводили к постоянным побегам. Впрочем, царские гонцы быстро ловили беглецов.
После того, как флот Ромеев отбросил противника за пределы системы, и были построены новые базы, защищавшие ещё два ближайших перекрестья Ветров, рост города сделал заметный скачок. Всего за несколько лет по берегам Ладоги появились кварталы каменных одно– и двухэтажных домов с черепичной кровлей, в стиле Низких Земель, который Основатель очень любил. Между ними шли теперь аккуратные широкие улицы, мощенные булыжником. Вдоль Центрального проспекта были высажены тополя, ели и клены, а пленные занимались уборкой мостовых через день.
Освоив ещё один остров на реке тем же методом — приказав всему старшему офицерству за три года возвести там вторые дома, Основатель добился своего: город быстро рос, хотя и стоял полупустой. Здания, снаружи имевшие очень привлекательный и готовый к заселению вид, внутри не предлагали никакой отделки, и никто там не жил.
Впрочем, время брало своё.
Прямые, будто прочерченные по линейке, улицы пересекали каналы, по которым суда могли подходить прямо к оптовым складам и магазинам, куда доставляли товар. Эти же каналы предназначались и для того, чтобы оградить столицу от наводнений, которые происходили здесь едва ли не каждый год.
Когда же семья Основателя его же решением стала императорской семьёй и переселилась в Шлиссельбург, город, выросший на множестве островов, стал настоящей столицей Ромейских земель. К тому времени город насчитывал более десяти улиц и тысячу домов. На центральной площади при каждом удобном случае проводились праздничные увеселения: здесь стояла триумфальная пирамида, от которой в дни чествований очередного праздника до самого причала размешались декорации и огненные потехи. Отмечали годовщины сражений, знамения Ветров и именины господ. В годовщины же основания новой Империи по Ладоге проплывали вереницы разноцветных фонариков на крестообразных плотиках, небо над фортом раскалялось от тысячи огней, а весь город освещала иллюминация из масляных ламп; за стеклами каждого из домов виднелись отблески свечей. С кораблей и стен форта гремели орудия. И, быть может, если бы не эти торжества, проводившиеся за казённый счёт, в городе гораздо раньше появился бы электрический свет.
Впрочем, Основатель по-своему видел, что важней. В тот момент было необходимо объединить новой верой людей, и потому корсиканскому архитектору — так повелось, что почти все здания в городе строили корсиканцы — было приказано выстроить в городе Собор Ветров.
Собор, если смотреть с воздуха, представлял собой изогнутую Спираль Ветров. Алтарь его смотрел навстречу Ветрам — и навстречу Ветрам были распахнуты крылья колоннады из сотни стоящих в пять рядов колонн. Величественная и лёгкая, она будто бы удерживала в объятиях новую городскую площадь. А в центре, над колоннадой, поднимался на цилиндрической стойке семидесятиметровый купол, под которым прогибалась зыбкая Шлиссельбургская земля. Фасад его был облицован пудожным камнем — ракушечником настолько мягким, что его можно было резать ножом. Только со временем, твердея на воздухе, он приобретал прочность кирпича. Проезды между колоннадами и центральную полукруглую нишу украшали сделанные из него рельефные панно, а в нишах за колоннами стояли скульптуры императоров прошедших времён. Над крыльями же колоннады вздымались бронзовые статуи архангелов Войны и Мира.
После смерти Основателя наконец были отменены указы, требовавшие безвыездно проживать в столице, и многие из детей офицеров, строивших город, покинули его. Так началось заселение новых земель. Шлиссельбург запустел, и даже через мостовые стала пробиваться трава, а дома стали приходить в упадок. О Шлиссельбурге по всей Империи шла слава как о городе призраков, городе, стоящем даже не на болоте, а на воздухе. Многие всерьёз говорили о том, что у него нет исторической памяти, нет преданий и нет связи со Старой Землей. Город, построенный на сваях и на инженерном и конструкторском мастерстве — так называли его. Поговаривали ещё, что Город этот — живое существо, которое вызвали к жизни темные духи, и те же темные духи однажды низвергнут его обратно в породивший его хаос.
Константину и самому снилось не раз, как разлетается, уплывает в небо, к небесам, удерживающий город на земле туман, и вместе с ним этот город поднимается вверх и исчезает, оставив вместо себя одно только прежнее болото.
Он предпочёл бы улететь сам — как летал до тех пор, как получил звание адмирала, цепями приковавшее его к этой пустынной земле. Он хотел его, он о нём мечтал. Потому что видел достаточно, чтобы понимать — находясь на поле боя, он не сможет сделать для своих людей ничего. И всё же, когда цель, наконец, была достигнута, всё оказалось не так легко.
Император куда больше слушал свою любовницу и гадалку Ленорман. Он верил в то, что нельзя сажать тринадцать человек за один стол и что потухшая во время свадьбы свеча сулит одному из супругов скорую смерть. Он верил в вихри, которые исторгали Ветра, и в знаменья на воде. Он не верил только в доводы разума, к которым привык Орлов, и потому убедить его хоть в чём-то было нелегко.
Граф привычно вздохнул и развернулся было, чтобы покинуть Галерею, но не успел. В нескольких шагах от него стояла, поигрывая чётками, красавица Ленорман.
— Вот вы где, — сказала она, будто только что увидела его. — Вас ищут буквально все. Бал не могут начать без вас.
— Вы слишком льстите мне, — ответил Орлов. Он не хотел продолжать разговор. — Пойдёмте, я провожу вас в зал.
Он протянул было руку, предлагая собеседнице взяться за неё, но девушка скользнула прочь, будто опасалась обжечься.
— Боюсь, это плохая мысль. Лучше, если император не увидит нас вместе.
Теперь только Орлов понял, что она, вопреки обыкновению, немало напряжена.
— Я хотела извиниться, — продолжила мадемуазель Ленорман, — меня не покидает мысль, что я ненароком подставила вас под удар.
— Подставили меня? — Орлов поднял бровь. — Решение принял император. Не думаю, что он всерьёз прислушался хоть к кому-то из нас.
— Боюсь, это не так. Я в самом деле хотела вас поддержать, — Ленорман шагнула вперёд. — Возможно, это и разозлило его.
Она замолчала, оказавшись почти вплотную к графу. Глаза её пристально смотрели ему в глаза, и в галерее на какое-то время воцарилась тишина.
— Если вы позволите, — вполголоса произнесла Ленорман, и тонкие пальчики её коснулись декольте, — в знак искупления вины я хотела бы преподнести вам этот цветок.
В изящной руке появилась азалия*, и некоторое время Орлов внимательно смотрел на неё.
— Я сочувствую вам, — наконец сказал он, — но не люблю таких цветов. Простите, мне нужно идти.
Миновав собеседницу, он направился к выходу из галереи. Ему в самом деле нужно было успеть повидать до отлёта ещё кое-кого, но он уже слишком устал и намеревался попросту отправиться спать.
Ксения же той ночью уснуть никак не могла. В помещениях дворца для последнего месяца осени, отметившимся многочисленными снегопадами, было весьма тепло — потолки над каждым залом поверх медных листов были старательно выложены пропитанными реагентами валяной шерстью и брезентом — но Ксении это тепло казалось духотой.
Почти всю ночь она, вместо того, чтобы спать, вспоминала свой дом, где так и не успела после прилёта побывать. Едва приземлился корабль, как ей пришлось отправиться на бал.
