Все мои мысли были только о горящей руке. Я осторожно пошевелила ей — больно, но обошлось. Возможно, эти двое уже научились людей не калечить?
— Ну, раз похожа, дай ей еще раз, чтобы не орала, и повезли? — равнодушно отозвался Лику. — Кинем к остальным, там пусть разбираются.
— Я не хочу! — завизжала я, но оплеуха была не пустой угрозой. От нового удара я не сразу вспомнила, как дышать, и с трудом разобрала сквозь звон в ушах:
— Дура-девка! Счастья своего не понимаешь!
Засунь себе свое счастье знаешь куда?..
Глава 3
Сопротивление должно быть своевременным и более продуманным, чем мнимая покорность, иначе цена ему высока. Я ничего не могла противопоставить двум здоровенным мужикам, вооруженным мечами, сидящим на лошадях, потому что ведро, мое единственное оружие, я в них уже запустила. За стражниками власть, сила, скорость и знание этого проклятого города, за мной — ничего ровным счетом. Я старалась в отчаяние не впадать, лежала, вдыхала воздух сквозь зубы, терпела боль, пыталась не поддаваться ощущению тошноты и думала.
Куда они меня тащат, в кабак — сомнительно, у меня такой вид, что даже матрос предложил свое общество больше из жалости. На органы? Исключено. Рабства здесь нет, а стражники слишком открыто декларируют мое похищение. Что тогда, на кого, как они выяснили, я похожа, и чем мне это сходство-счастье грозит?
Пока у меня нет шанса сбежать. Или есть? В этом мире существует магия? Что с магией у меня? Попробую — абра-швабра-кадабра?..
Я висела вниз головой, животом на крупе, и каждый шаг лошади отдавался резью в пустом желудке. Боль в руке постепенно уменьшалась и наконец осталась тупой и ненавязчивой. Перед глазами проплывала местами влажная после дождя, местами подсохшая глина — или не глина, а дерьмо, один раз я в свете луны различила блеск — монетка!
— Лежи тихо! — стражник несильно шлепнул меня по спине. — Голодная, небось?
— Угу, — согласилась я, но мне ничего не перепало. Зато буквально минуты через две лошади остановились, раздался стук, потом скрип открывающейся двери, и меня стащили, поставили на ноги перед заросшим бородой высоким мужиком.
— Забирай, — предложил Лику. — Не знаю кто, на улице поймали.
Мужик посмотрел на меня, наклонил голову, приподнял ручищей мой подбородок и изучил мое лицо. Я следила за его реакцией — что будет? Заберет или выкинет?
— Страшная, как вся моя жизнь, — заключил он, — тощая как тарань, грязная как свинья. Смотреть и то противно. Но вроде похожа.
— Раз похожа, то чего уставился? — рыкнул второй стражник. — Запиши: Орсен и Лику.
— А! — воскликнул мужик, но стражники уже развернулись и поехали обратно. — Как я запишу, я неграмотный. Девка, запомнила, кто тебя привез? Сейчас брата Луи сыщем, он запишет…
Брат Луи вселил в меня надежду. Монастырь — это хорошо, это просто замечательно. С оговорками, и все же — лучше в монастыре, чем за его пределами, с учетом эпохи. В монастыре точно кормят.
— Голодная? — спросил мужик, подталкивая меня к двери. — Сейчас накормим. Вымыть бы тебя еще, воняешь, но это как брат Луи скажет. Пошли, пошли. Как звать тебя? Ты что, немая?
Он остановился на пороге, а мне показалось, что моя «немота» его озадачила. Продолжать подыгрывать его догадке или открыть рот?
— Ладно, иди, пусть святой брат разбирается, — решил мужик. — Если ты не немая, то я Арман. Вон туда.
Из темного узенького коридорчика Арман вытолкнул меня в маленькую душную комнатку размером чуть больше ванной в обычной квартире. Возле одной стены была деревянная лавка, покрытая тканью, возле другой — крохотный столик, и за ним сидел старенький подслеповатый монах. При виде меня он поднял голову, кивнул и выжидающе посмотрел на Армана.
— Э-э… на улице поймали, а кто поймал — запамятовал, — признался тот. — Девка, кто тебя привез?
— А я не помню, — мстительно сказала я, забыв, что не решила, что делать с моей немотой.
— Гляди, святой брат, она не немая, — удивился Арман. — Тебя как звать?
— Эдме, — пожала плечами я. Это все, что мне о себе известно, дальше хоть подвешивайте на дыбу.
— Эдме… а дальше? — ласково спросил монах. — Покровительница, надо же, Эдме… — Он развел руки, и пламя свечи подмигнуло. — Сколько лет тебе, Эдме?
Отличный вопрос. Прости, брат, понятия не имею.
— Она дурная, что ли? — нахмурился монах. — Эдме, а ну-ка, что у меня в руке?
Шарик. Монах показывал мне прозрачный синеватый каменный шарик, который сам по себе менял цвет, переливался, вспыхивал, и у меня против воли расширились глаза — я даже в прежней жизни… — прежней? Надо привыкать! — восхитилась бы подобным чудом, но монах моего восторга не оценил.
— Забирай ее, — он спрятал шарик под одежду и устало махнул рукой. — Как есть дурная. Но не на улицу же ее, она, вестимо, и дома своего не найдет. Оставь пока среди прочих, потом я ее сестре Клотильде отдам. Пусть в скорбном доме прибирается, там ей ума хватит. Только покорми ее и посмотри, во что переодеть, а то страсть такую в святую обитель вести негоже.
А для меня неплохо все складывается, подумала я, приседая перед монахом в робком книксене. Прибираться в скорбном доме, что бы это ни значило, лучше, чем делать то же самое в кабаке. Монах занялся писаниной в книге, которая перед ним лежала, а Арман развернул меня к выходу.
— Эдме, — повторил он, — ну надо же.
Что ты ко мне привязался?
В этой обители полно преимуществ: тихо, не воняет, даже наоборот — пахнет приятно и аппетитно. Во главе — или хотя бы условно во главе — вменяемый спокойный старичок, который не собирается поправлять свое положение за мой счет. Мы снова шли по узкому каменному коридорчику, и здоровяку Арману с его габаритами было тесно.
— А! Накормить тебя святой брат велел, — бормотал Арман. Он и сам не блистал умом, бедолага. — Ты голодная. Да? — Я кивнула. — Ну ладно… давай-ка сначала сюда, девка. Э-э… Эдме. Ну надо же.
Что тебе в моем имени, заскрипела я зубами и вытянула шею, всматриваясь, куда он меня привел. Снова небольшое низкое помещение, темное, влажное, душное, с тремя огромными бочками…
— Лезь, — скомандовал Арман. Сам он не заходил и даже не заглядывал внутрь. — А я пришлю кого, чтобы тебе одежу дали.
Да это баня, осенило меня, и я влетела в комнатку, не дожидаясь тычка. Арман закрыл дверь и ушел, а я быстро начала раздеваться.
Все, кто встретился мне — Лили, Марибель, повариха, хозяйка трактира, разгульные девки, женщина на улице — одеты были примерно так же, как и я: грубая юбка, рубаха и что-то напоминающее не то лиф, не то жилет на шнуровке. Может, мне не передалась моторика тела Эдме, а может, эта поросюха не снимала одежду годами, и пришлось повозиться: тонкие полоски кожи на лифе почти срослись, грубыми пальцами справиться с ними не выходило. Я подошла ближе к единственному источнику света — трем свечкам на узком столике, и упрямо принялась избавляться от жилетки. Когда терпение было уже практически на исходе, самый капризный узел поддался, и я ускорилась. Оттого что в монастыре не несло дерьмом и гнилью, мне стало казаться, что сама я воняю немилосердно, и сработала психосоматика — я начала чесаться вся, с ног до головы.
Нетерпение подгоняло. Пусть вода здесь не первой свежести, пусть в ней мылся с десяток таких голодранок как я, пусть в этих бочках давно завелась жизнь и с радостью набросится на меня, но хотя бы смыть с себя кабацкое дерьмо — я видела, чем Эдме приходилось заниматься. И это я еще ничего о себе не знаю…
Наконец упала к моим ногам и юбка, я сорвала с себя рубаху и изучила новое тело.
Синяки повсюду, но оставлены побоями и моей собственной неловкостью, а не насилием; кожа и кости, но это понятно; волосы спутаны, ноги… наверное, я никогда в жизни не знала обуви. Отпнув грязную одежду, я в чем мать родила подошла к бочкам и заглянула в них, оценив на глаз загаженность воды, и чем можно помыться, ведь мыла нет?..
