— Все хорошо. — Кассия больше не в Центре, она здесь и она в безопасности.
Мы с Инди одновременно проскальзываем за дверь бокса и устремляемся в поля. Трава что-то нашептывает каждому из нас в сгущающихся сумерках, и я ускоряю бег. Инди не отстает ни на шаг.
— Тебе надо было видеть, как я приземлялась, — говорит Инди. — Это было круто. Лучше, чем круто. Когда-нибудь люди сочинят об этом историю, — ее голос звучит мечтательно. Никогда я не видел ее в таком настроении, и это воодушевляет меня.
— Как она выглядит? — спрашиваю я.
— Как и всегда, — говорит Инди, и я начинаю смеяться, замедляю движение, хватаю Инди, кружу ее по кругу и чмокаю в щеку. Благодарю ее за все, а потом вспоминаю.
Я же могу быть болен. И она тоже.
— Спасибо тебе, — говорю я Инди. — Хотел бы я, чтобы нас не сажали на карантин.
— Разве это имеет значение? — спрашивает она, подходя ближе. На ее лице выражение чистейшей радости, и я снова ощущаю тот поцелуй на губах.
— Да, имеет, — говорю я, и снова приходит страх. — Ты уверена, что Кассия не подхватила этот новый вирус?
— Почти все время она провела в трюме, — заверяет Инди. — А на корабле проводили стерилизацию. Я с ней даже не общалась толком.
Нужно быть осторожным. Надеть маску, держаться подальше от трюма, сохранять дистанцию… но, как минимум, я смогу ее увидеть. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, звенит во мне предупреждение. Ты и Кассия, улетаете отсюда прочь, как ты и мечтал? Такого не бывает в реальной жизни.
Если ты допускаешь в себе надежду, то она целиком охватывает тебя. Подкармливает тебя изнутри и дает крылья. И, в конечном итоге, она становится твоими костями, не позволяя тебе рассыпаться на части. Она поддерживает тебя до тех пор, пока ты не разучиваешься жить без нее. А если ты попытаешься вырвать ее из себя, она полностью разрушает тебя.
— Инди Холт, — произношу я. — ты слишком искусна, чтобы быть такой искренней.
Инди смеется. — Никто до тебя не называл меня искусной.
— Уверен, называли, когда видели твои полеты.
— Нет, тогда они говорили, что я классная.
— Они правы, — говорю я, и снова мы синхронно срываемся с места в сторону кораблей. В утреннем свете они похожи на стаю железных птиц.
— Этот, — указывает Инди, и я следую за ней. — Ты первый, — говорит она.
Я забираюсь в кабину и оборачиваюсь, чтобы поинтересоваться. — А кто поведет?
— Я, — отвечает знакомый голос.
Лоцман отделяется от тени в дальнем конце кабины.
— Не волнуйся, — говорит мне Инди. — Он тоже поможет тебе бежать, сопроводит до самых гор.
Ни Лоцман, ни я, не произносим ни слова. Странно не слышать его голоса. Раньше я так жадно слушал его речи с экрана порта.
— Она точно здесь? — тихо спрашиваю я у Инди, надеясь, что она солгала мне насчет того, что Кассия находится на борту корабля. Что-то во всем этом кажется мне неправильным. Неужели Инди не замечает?
— Пойди и погляди, — предлагает она, и, смеясь, указывает на трюм. Тогда я понимаю, что это не ловушка и что Кассия здесь. Это очевидно, даже если все остальное нет. Что-то не так со мной. Мысли путаются, и, когда я спускаюсь в трюм, земля почти уходит из-под ног.
Вот она. Спустя столько времени, мы оказались на одном корабле. Все, что мне было нужно, находится прямо передо мной. Давай избавимся от Лоцмана, давай сбежим, давай останемся наедине всю дорогу до Иных земель. Кассия смотрит на меня, выражение ее лица строгое, мудрое и прекрасное.
Но Кассия не одна.
С ней Ксандер.
Куда Лоцман везет нас? Инди доверяет ему, но я нет.
Что же ты натворила, Инди?
— Ты не захотел бежать со мной, — говорит Инди. — Поэтому я привела ее. Теперь вы можете лететь в горы.
— Так ты не полетишь с нами? — доходит до меня.
— Если бы все было по-другому, то полетела бы, — говорит Инди. Она смотрит на меня, и мне сложно выдержать ее откровенный, страстный взгляд. — Но все так, как есть, и мне нужно продолжать заниматься полетами. — А затем, быстро, как рыба или птичка, она исчезает в проеме люка. Никто не может остановить Инди, если ей что-то взбредет в голову.
Мы планировали встретиться несколько месяцев назад, темной весенней ночью на берегу озера, наедине.
Лицо Кая выражает крайнюю усталость, я улавливаю ароматы шалфея, песка и травы. Я знаю это его каменное выражение лица со сжатыми челюстями. Его шершавая кожа. Его бездонные глаза.
В глазах Кая светится так много совершенной любви и страсти, она пронзает меня подобно высокой трели каньонной птички, эхом отзывается в моем теле. Не успев коснуться, я уже все увидела и поняла.
Мгновение звенит между нами, а затем все превращается в движение.
— Нет, — восклицает Кай, бросаясь к лестнице. — Я забыл. Мне нельзя быть здесь с тобой.
Слишком поздно; Лоцман уже закрыл люк над нашими головами. Кай колотит в дверь, в это же время запускаются двигатели, и голос Лоцмана звучит через динамик: — Готовимся к взлету. — Я хватаю один из ремней, свисающих с потолка. Ксандер делает то же самое.
Кай продолжает молотить в дверь трюма.
— Я не могу остаться, — сказал он. — Эта болезнь похуже чумы, и я заразен. — Его глаза выглядят дико.
— Все нормально, — пытается сказать Ксандер, но Кай не слышит его из-за шума двигателя и стука в дверь.
— Кай, — выкрикиваю я изо всех сил, между ударами его кулаков по металлу. — Все. Нормально. Я. Не могу. Заболеть.
Вот тогда он поворачивается.
— Ксандер тоже не может.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Кай.
— У нас обоих есть метка, — объясняет Ксандер.
— Какая метка?
Ксандер поворачивается и опускает свой воротник так, чтобы Кай мог увидеть. — Если у тебя есть это, то ты не сможешь заразиться мутированной чумой.
— У меня тоже есть такая, — говорю я. — Ксандер осмотрел меня, пока мы летели сюда.
— Я несколько недель работал с мутацией, — добавляет Ксандер.
— Что насчет меня? — спрашивает Кай. Он поворачивается и одним быстрым движением стягивает свою рубашку через голову. В тусклом свете воздушного корабля я вижу выступы лопаток и мускулы на его спине, гладкой и загорелой.
И больше ничего.
Мое горло сжимается. — Кай, — говорю я.
— У тебя ее нет, — слова Ксандера звучат грубовато, но голос сочувственный. — Тебе нужно держаться от нас подальше, даже если мы не заразимся, то все равно можем быть переносчиками.
Кай кивает и снова надевает рубашку. Когда он поворачивается к нам, в его глазах что-то мелькает и тут же исчезает. Он и не ожидал, что будет иммунном; он никогда не был везучим. Но он счастлив, что повезло мне. Мои глаза наполняются сердитыми слезами. Почему это всегда происходит именно с Каем? Как он выдерживает это?
