— Я не злюсь, — продолжала злиться Айрис.
Хоть бы улыбнулась. Но от Айрис шло явное и открытое пренебрежение, имеющее целью только ранить. Ясмин беспомощно переглянулась с Хрисанфом и пожала плечами. Ну, она пыталась.
— Тогда можно возвращаться.
Она подошла к колодцу, который называла колодцем только потому, что не могла найти название созданной водопроводной системе. Небольшой каменный краник, из которого бесконечно текла вода, падая в белую чашу, опоясывающую его. И, должно быть, каждый раз эта вода проходила систему очистки, поскольку здесь можно было как помыть руки, так и напиться.
— Знаешь, Айрис, — с досадой сказала Ясмин. — Тебе нужно приглядеться к Верну, вы с ним замечательно поладите.
Хрисанф обидно хмыкнул, а Абаль симулировал глухоту, но угол губ у него намекающие подрагивал. Айрис перевела взгляд с них на Ясмин и несколько секунд задыхалась от возмущения. А когда Ясмин подошла обратно, вдруг резко развернулась и бросилась бежать прочь, только золотая коса хлестала тонкие плечики.
— Эй, ты меня забыла, — крикнул Абаль вслед, но попытки пойти за ней не сделал. Потёр озабоченно лоб. — Ну что за ребёнок. Никаких манер.
На его голос обернулась несколько женщин, ввозившихся в саду, и некоторые из них выглядели женщинами весьма условно. На их лицах читалось любопытство, насторожённость и затаенная неприязнь. Ясмин сразу же ощутила себя взрослой агрессивной теткой, которая издевается над ребёнком.
Ребёнок мелькал золотом волос уже у самого подъёма на территорию Бересклета.
— Она весенняя? — спросил Хрисанф.
В Варде никто не отмечал конкретный день рождения, отмечали сезон, собирая именинников на розовые вечера, где празднество выключало в себя поочерёдно приветствие в родном доме, в Цветочном круге, куда допускались мастера двух поколений, и в Белом саду, где проходили неспешные беседы и игры для сверстников. Четвёртый день празднования полагался лишь тем, кто состоял или обучался в каком-либо ведомстве. Ясмин, разумеется, выпадал только четвёртый день своего сезона. Если, конечно, можно назвать праздником день, когда тебя можно безнаказанно облить ядом, а тебе остаётся только улыбаться и благодарить.
— Да, мы обе весенние.
— Ты у меня апрельская, а Айрис майская, — сказал Хрисанф. — Майские детишки всегда эмоциональные.
Абаль стоял совершенно окаменевший, внимательно и как-то хищно выслушивая все его измышления про «ты у меня». Наверное, пытался понять, как девица, которая клеила его восемь лет подряд, вдруг оказалась чьей-то. А сама Ясмин плохо представляла, что можно чувствовать. Раньше мальчики не вступали из-за нее в конфликты. Что делают первые красавицы школы в таких случаях? Суетятся и уверяют обоих, что все неверно друг друга поняли? Или довольно жмурятся на кавалеров, как сытые кошки… Наверное, это очень приятно, когда тебя немного ревнуют, пусть и не всерьёз, но Ясмин чувствовала только стыд и неловкость. Ей было дискомфортно. Возможно, потому что она дословно понимала мотивационные процессы этого механизма, которые не имели ни малейшего отношения ни к любви, ни к даже страсти.
И все это, не говоря уж о том, что Ясмин старше Айрис всего на год, но ее никто не считает милым невинным цветком.
— Пойдём, — тихо сказал Абаль.
Словно уловил, наконец, ее гадкие мысли и отступил первым от невидимого поединка.
***
Дома их ждали. Мать и глава тотема восседали в золоченных, обтянутых потускневшей, чуть запертой на сгибах парчой креслах, вышедших из моды четверть века назад, и занимали тыльную сторону террасы. Свет бил им в спины, распадаясь радужными всплесками и круглыми бликами, скрывая в полумраке их фигуры. Дом выглядел мрачным и пустым, что казалось странным и жутким в середине полудня.
— Мама, — тихо позвала Ясмин и удивилась, как тонко звучит ее голос.
Эта страшная тишина пугала ее. За тонкой стенкой, за пленкой стёкла медленно текло по небу жаркое полуденное солнце, запертое в петлю времени, в долине копошились люди, лишенные будущего и прошлого, перекликаясь птицами, под тёплым ветром нежились розы… А она стояла здесь, как приговорённая к казни.
— Садись, Ясмин, — голос матери звучал прохладно и спокойно.
Так движется речная вода, лишенная радости и человеческого горя, способная видеть вдоль всего своего русла. Ясмин автоматически отступила к одному из окон, где стояла низкая толстая тумба, на которой она переобувалась в далеком детстве, прибегая из сада. Она села на неё, сложив руки на коленях, как монашка, и уставилась на мать. Но солнце било в глаза, и она видела только тень своей утренней матери.
Глава Бересклета молчал.
Верн стоял у противоположной стены, хотя рядом было два резных стула, явно созданные методом усложнённой арбоскульптуры. Хрисанф тут же направился к нему и уселся на один из них без малейшего стеснения. В какой-то страшный момент было слышно только попискивание тонкого стульчика, вместившего в себя нескромные размеры Хриса. Мечтателя она заметила совершенно случайно. Он стоял по правую руку от отца и едва ловится в фокус, как темное пятно на засвеченном фото. Айрис, вставшая недалеко от Верна, обнаружилась минуту спустя самым странным образом из всех. Ясмин, глубоко нечувствительная к любым проявления неудовольствия, ощутила ее взгляд, как тяжёлое и горячее прикосновение. Сестра стояла почти рядом и едва ли не открыто повернулась к ней спиной. Должно быть, они изрядно ее разозлили.
— Вы собрались здесь ради меня? — спросил Абаль.
Ясмин вздрогнула. В его голосе слышалась лукавая, но лишенная теплоты улыбка, и он стоял прямо за ней, только что не вплотную.
— Конечно, нет, — все так же весело фыркнул Мечтатель. — Ты — человек, а здесь творятся дела меж богами тотемов, так что не мни о себе слишком уж высоко.
Он сдвинулся в сторону от отца, и стал виден весёлый блеск его синих глаз. И Ясмин вдруг поняла, кто был проводником богов Бересклета, когда его отец засыпал внутри собственного тела, выпуская архаичную сокрушительную силу тотема.
— Богов тут нет, — равнодушно заметил Абаль. — Один я.
Судя по голосу, он замечательно держал себя в руках и не собирался сдавать ни пяди.
— Мы снизойдем до тебя, человек, — сказал глава Бересклета.
Ясмин с трудом поборола желание обхватить себя руками, укрывая и баюкая перепуганное подсознание. Глава Астер был таким же, как тогда, в беседке. Или, скорее, это существо уже давно не было главой Астером. Здесь, в полутемной террасе, где гас золотой полдень, между всеми этими замершими людьми, стояла древняя сокрушающая сила, не имеющая имени. Темное коллективное ид, нанизанное на нить столетий, аккумулировавшее в себя ум лучших своих представителей, их умения, разум и кровь. Ясмин вдруг подумала, что ее мать прекрасно понимает, кто сидит подле неё. Уже давно понимает и, может быть, смирилась.
— Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи обманом сверг тотем Бересклета, что есть естественный и необходимый процесс смены поколений. Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи, движимый страхом разоблачения, обрёк тотем Бересклета на умирание, что нарушило естественный ход событий.
— Какого разоблачения? — спросила Ясмин, но ей никто не ответил.
Абаль тихо вздохнул и мягкий шёлк его рукава задел ее небрежно убранные волосы.
— Ничего нельзя изменить, я — кровь своего отца, но я — не мой отец, — сказал он.
— Испокон веков сыны платят за отцов, так было, и так будет впредь. Бересклет сольёт кровь с кровью предателей Спиреи и восстановит естественный ход вещей.
Сердце у Ясмин заколотилось в груди, как рыба в бредне. Она ожидала чего-то подобного, но думать и видеть, как это происходит прямо у тебя на глазах, было совершенно иначе, чем просто думать об этом. Насколько она знала, Варде был присущ расчетливый брак, но благородные тотемы учитывали веление сердца своих детей, открытое принуждение считалось дурным тоном. А про мир самой Ясмин и говорить нечего. Хотела бы она видеть человека, который шёл в брак против собственной воли. Бывало, по глупости, но добровольно.
