— У меня есть причины, чтобы участвовать, — резко бросаю я, — Точно так же, как у всех мужчин, поднимавшихся на этот камень. И от того, что я девушка, эти причины не становятся менее вескими.
Ян Прайвит, стоящий всего в нескольких шагах от меня, спрашивает:
— Кэт Конноли, кого ты видишь рядом с собой? Женщину, которая забирает нашу кровь. Женщину, дарующую нам желаемое. Но кровь на этой скале — мужская кровь, кровь многих поколений. И не в том дело, хочешь ты участвовать или нет. Ты здесь чужая. Так что прекрати. Спустись и не веди себя как ребенок.
Да кто такой этот Ян Прайвит, чтобы говорить мне подобное? Это снова напоминает мне, как Гэйб требовал прекратить истерику, которой и близко не было. Я думаю о маме, сидящей верхом на лошади, обучающей меня верховой езде, о маме, словно слившейся с прекрасным животным. Они не вправе говорить, что я чужая. Они могут меня выгнать, что бы я ни говорила, но не вправе называть меня чужой.
— Я следую тем правилам, которые мне дали, — говорю я. — Я не стану подчиняться тому, что нигде не записано.
— Кэт Конноли, — вступает мужчина в жилете. — На нашем пляже никогда не бывало женщин, и ты хочешь, чтобы в этом году все изменилось ради тебя? Да кто ты такая, чтобы этого требовать?
И по какому-то невидимому сигналу мужчина, протягивавший ко мне руку, начинает подниматься по ступеням. Они просто силой стащат меня вниз, если я не захочу уйти сама!
Все кончено.
Я просто поверить не могу, что все кончено.
— Я выскажусь в ее защиту.
Все разом поворачиваются туда, где стоит Шон Кендрик, в стороне от толпы, сложив на груди руки.
— Остров живет храбростью, а не кровью, — говорит Кендрик.
Его лицо повернуто ко мне, но глаза следят за Итоном и его компанией. В тишине, воцарившейся при первых его словах, я слышу, как колотится мое сердце.
Я вижу, что мужчины обдумывают сказанное им. Лица их ничего не выражают; им хочется не обращать на Кендрика внимания, но при этом они лихорадочно соображают, насколько серьезно следует отнестись к словам того, кто так много раз обманывал смерть на бегах.
А Шон Кендрик, как и тогда, в грузовике Томаса Грэттона, ничего больше не говорит. И его молчание вытягивает из мужчин слова, заставляет что-то сказать.
Итон не выдерживает первым.
— И ты хочешь, чтобы ей позволили скакать, — говорит он. — Несмотря ни на что.
— Тут нет никакого «ни на что», — возражает Шон. — Пусть море решит, что правильно, а что — нет.
Следует мучительно долгая пауза.
— Значит, она участвует, — говорит Итон. — Отдай свою кровь, девушка.
Пег Грэттон не ждет, пока я протяну ей руку. Она одним змеиным движением оказывается рядом со мной и разрезает мой палец, но вместо боли я ощущаю как будто ожог, и жар проносится по моей руке до самого плеча. Кровь льется ручьем и падает на скалу.
А у меня снова возникает то чувство, что охватывало меня недавно, когда на плоский камень поднимался Шон Кендрик: мои ноги словно вросли в скалу, я стала частью острова, я вырастаю прямо из него… Ветер треплет мои полосы, срывает с них ленту и бросает пряди мне в лицо. Воздух пахнет океаном, набегающим на берег.
Я вскидываю голову и говорю:
— Кэт Конноли. Дав. Заявлено моей кровью.
Я снова нахожу глазами Шона Кендрика. Он повернулся, как будто собираясь уходить, но смотрит на меня через плечо. Я встречаю его взгляд. И мне кажется, будто вся толпа наблюдает за нами в это мгновение, как будто смотреть в глаза Шону Кендрику — значит обещать что-то или входить куда-то… не знаю, но я не отвожу взгляда.
— Именем их крови, пусть начнутся бега, — говорит Пег Грэттон ночи и толпе, но на нее никто не смотрит, — У нас есть наездники, пусть они соревнуются.
Шон Кендрик еще какое-то время смотрит на меня, потом быстро уходит.
До бегов — две недели. Но все начинается сегодня. Я это чувствую сердцем.
Шон
На следующее утро на острове царит пугающая тишина. Хотя после безумия прошедшей ночи, казалось бы, сегодня должны были начаться усиленные тренировки, в конюшне нет суеты, на дорогах никого. Я только рад этому; мне нужно слишком много сделать в следующие двадцать четыре часа. Я поглядываю на небо; солнце скрыто за бугристым одеялом туч, а под этим сплошным покровом бегут маленькие облачка, спеша куда-то по своим делам. Нужно взглянуть на океан, чтобы определить, сколько у меня времени до начала шторма.
В зловещей тишине этого утра я вывожу самых молодых жеребят для небольшой разминки и для того, чтобы они успели пощипать травы, пока погода не испортилась, а потом собираюсь для выхода на берег: беру два ведра и набиваю карманы спасительными магическими артефактами.
Я уже собираюсь отправиться, когда слышу голос:
— Значит, ты не любитель сидеть в церкви?
— Доброе утро, мистер Холли, — отвечаю я.
Одежда его кажется мне традиционным американским воскресным нарядом: это белый джемпер с треугольным вырезом и светлая куртка, свободные брюки цвета хаки. Холли выглядит так, как будто собрался позировать для фотографии в материковом глянцевом журнале.
— Доброе утро, — повторяет Холли.
Он заглядывает в мои ведра — и тут же отшатывается, поморщившись. Ведра до краев наполнены навозом Корра, и даже мне нелегко выносить этот запах.
— Ох, дева Мария и святая кока-кола! Ну и ну! — Видя, что я пытаюсь открыть ворота, не ставя ведра на землю, он распахивает створки передо мной, а потом любезно закрывает, держась позади меня, — Значит, вы не из верующих?
— Я верю в то же самое, что и все остальные, — отвечаю я, кивком указывая на город, на церковь Святого Колумбы. — Просто я не думаю, что это можно найти в каком-нибудь здании.
Земля под ногами мягкая, она слегка пахнет конским навозом; я шагаю по дороге к береговой линии, граничащей с большей частью пастбищ Малверна. Они находятся на противоположной от песчаного пляжа стороне острова; утесы здесь заметно ниже и более разнообразные, а берег неровный и есть множество таких местечек, где могут укрыться разные существа, живущие возле океана.
Холли догоняет меня и забирает одно из ведер. Он что-то ворчит, ощутив вес, но больше ничего не говорит.
— А вы чем занимаетесь? — спрашиваю я.
— Ищу бога, — отвечает Холли, стараясь попасть в ногу со мной, — Если ты полагаешь, что он где-то здесь, мне бы хотелось на него глянуть.
Я не уверен, что он найдет подходящего ему бога, присоединившись к моей работе, но не возражаю. До утесов довольно далеко, и идти в компании приятнее. Когда мы отходим от зданий конюшни, прикрывавших нас, ветер становится более резким, ему здесь ничто не мешает носиться над полями. Единственным признаком цивилизации остаются каменные стены, ограждающие пастбища Малверна. Эти стены намного старше, чем стада Малверна; это одна из давно забытых частей истории Тисби.
