— Ладно, — уступаю, понимая, что забота о ком-то действительно приносит ему удовольствие, и мои попытки отказаться только расстроят. — Тогда я помогу тебе с готовкой.
— Договорились, — кивает, протягивая продавцу деньги.
Мысли о привычных хлопотах ненадолго отвлекают Шаррэля от посторонних размышлений. Пока покупаем еду, идём, обсуждая меню, и раскладываем продукты в кладовке, он оживляется, но потом снова мрачнеет, глубоко погрузившись в себя.
Не знаю, куда делся Нардиэль, но сейчас его непосредственность была бы нам весьма кстати.
— Ты можешь рассказать мне, — предлагаю, устав от тишины.
Заниматься ужином ещё рано, так что я попросила его показать дом. Мы обошли уже оба этажа, посмотрели впечатляющую коллекцию кинжалов, библиотеку, мольберт со старыми пробными набросками и вновь вернулись в гостиную, но Шаррэль настолько молчалив, что складывается впечатление, будто я гуляю сама по себе, а он просто вынужден таскаться следом.
— Извини, — виновато улыбается демон. — Просто понимаешь, отец сказал, я слишком донимаю тебя своей любовью, и я всё думаю… Неужели, он прав? Это действительно так?
— Иногда, — чуть усмехаюсь, выдохнув с облегчением.
Инкуб хмурится, тянет меня к себе, но тут же спохватывается, вспомнив о теме нашего разговора, и просто падает на диван, закину руки на спинку и запрокинув голову к потолку. Я сама сажусь рядом. Его профиль и шея выглядят так заманчиво, что очень хочется дотронуться. Хотя бы рукой. А лучше…
— Это для тебя тяжело? — спрашивает, не глядя.
— Нет… Но порой это сбивает с толку.
— Почему? — оборачивается удивлённо. — Разве мои поступки можно понять двояко? Мне казалось, всё вполне однозначно.
Разумеется, однозначно.
Если ты из этого мира и с детства привык к тому, что у демонов всё не как у людей.
— Иногда мне трудно помнить, что ты инкуб.
Он на глазах мрачнеет.
— Ты всё ещё об этом тревожишься?
— Это для тебя поцелуи и прикосновения — пустяк, а для меня…
— Что? — Шаррэль озадаченно моргает и возмущённо выпрямляется. — Я никогда такого не говорил!
Мы на секунду замираем, пытаясь разобраться в услышанном.
В комнате так тихо, что, кажется, можно различить мягкий шорох оседающих на той стороне окна снежинок.
— То есть… Подожди-ка! — первым осеняет демона. — Почему ты решила, что для меня это пустяк?
— Почему? Инкубы не способны сильно привязываться, а наги «размораживаются» только запечатлевшись, вот почему! Мы проходили это на биологии, я сама читала в учебнике! Если женщина не «та самая», вы же ничего к ней не чувствуете.
— Но я полукровка, Ира, — медленно и очень внятно говорит он. — Понимаешь? Я ведь тебе говорил.
Да.
Но разве это что-то меняет?
Так и не обнаружив признаков просветления, Шаррэль шумно выдыхает и вдруг смеётся, от переизбытка чувств хлопнув по дивану ладонью. А потом, бросив на меня какой-то хищно-лукавый взгляд, без всякого предупреждения одним рывком усаживает к себе на колени, так что я даже ойкаю от неожиданности, автоматически ухватившись за его плечи.
От провокационной позы полюбившаяся мне чёрно-серебряная туника задирается, неприлично оголив ноги, но сейчас никому нет до этого дела. Мы смотрим только друг другу в глаза.
— Ирочка, — улыбается, ласково поглаживая по щеке, — в этом мире полукровки, как правило, наследуют только физические особенности рас своих родителей. А психологические — нет: они более глубокие и проявляются только у чистокровных. Я могу любить! Могу! Как любой нормальный человеческий мужчина!
Это такой шок, что я даже не знаю, что поразило меня больше: то, что Шаррэль действительно догадался о другом мире и говорит мне об этом вот так, между делом, или же то, что он, оказывается, не притворялся.
Как такое может быть правдой?
Инкубы ничего не чувствуют, наги полжизни проводят в эмоциональном «анабиозе», а их дети, выходит, будут рождаться нормальными? Минус на минус — плюс?
Не может этого быть…
Говорит ли Шаррэль правду или только озвучивает то, что хочет услышать каждая девушка? Не обманывается ли сам? Зельд ведь типичный наг, а Нард — вылитый инкуб, так почему же он-то — особенный?.. Не связано ли это признание с тем, что он всё-таки солгал насчёт дома художника?
Считав мои сомнения, мужчина резко перестаёт улыбаться. Уголки его губ опускаются, брови напряжённо сходятся на переносице, а во взгляде появляется то самое сожаление, которое я уже как-то видела, когда он смотрел на дракона.
— Поверь мне, — просит тихим, проникающим под кожу шёпотом.
Когда он такой, я не могу отказать.
Но и поверить не могу тоже.
Вижу, что ему это нужно, что он искренен и как никогда уязвим, но какая-то мелочь, какая-то крохотная деталь никак не даёт мне покоя.
Шаррэль словно недоговаривает.
— Почему… — от волнения голос подводит, и, с трудом подбирая слова, приходится попробовать снова: — Почему тебе понравился набросок дракона?
Отводит взгляд.
Молчит.
Выждав немного, мягко кладу ладонь на его щёку, и инкуб, невесело усмехнувшись, целует мою руку, прижимается к ней, желая продлить прикосновение.
— Сколько себя помню, всегда казалось, что мне чего-то недостаёт, — отстранённо, словно говоря о ком-то другом, признаётся он. Всегда мелодичный голос звучит глухо и с перебоями, как заржавевший механизм. — Такое, знаешь, неприятное ощущение внутренней пустоты, неправильности, незавершённости. Словно в пазле не хватает детали. Словно у меня забрали какую-то важную часть, а я никак не могу вспомнить, что это было, — он хмурится, ведёт головой в сторону. Хочет, наверное, отвернуться, но всё-таки не делает этого, просто опускает взгляд. — Странно, да?
— Вовсе нет, — отзываюсь тихо. — Со мной такое тоже случалось.
— Когда я попытался осторожно расспросить братьев, ни Зельд, ни Нард даже не поняли, чего я от них добивался. Они никогда ничего такого не замечали… А меня это чувство не отпускало. Чем старше я становился, тем глубже оно проникало, разъедая и подтачивая меня изнутри. — Шаррэль, качая головой, усмехается: — Я тогда почти решил, что свихнулся, сам того не заметив.
Он замолкает, а я боюсь пошевелиться, чтобы своим нетерпением не спугнуть его откровенность.
— К счастью, в один замечательный вечер, глядя на собравшихся вместе родителей, я вся-таки осознал, чего же именно мне не хватает. Любви! Это было как озарение. Не признания других демонов, не положения, не денег… Любви. Одной-единственной женщины, взгляд которой затмит весь остальной мир, сделав его совершенно неважным.
Улыбнувшись, Шаррэль открыто встречается со мной глазами:
— Несмотря на то, кто я есть, я всегда хотел полюбить. Искал в себе это тёплое, приятное и нежное чувство. Несколько раз даже думал, что нашёл его. Но всё было не то. Только с тобой я понял, что на самом деле любовь совершенно другая — не прекрасный хрупкий цветок, который нужно оберегать и лелеять, а настоящий ураган, который захватывает мысли и подчиняет все прочие чувства. Он возносит на недосягаемую высоту и тут же бросает в пропасть. Разрывает на части и дарит самое невероятное наслаждение. Ранит и утешает одновременно. Никогда и ни с кем я не испытывал и тени от той бури, что возникает в моей груди рядом с тобой.
— Ты так легко это всё говоришь… — отвожу я взгляд.
— Потому что это чувство появилось во мне не вчера. Я успел с ним сжиться — настолько, что молчать стало труднее, чем высказать.
— Правда?
— Ты с самого начала показалась мне интересной, не такой, как другие. Я даже сам не заметил, как увлёкся твоими загадками, твоими украдкой подсмотренными рисунками. То, каким ты меня видела, не шло из головы, и я очень хотел понравиться тебе. Разгадать тебя. Научиться понимать. А потом вдруг осознал, что больше не ощущаю внутри себя пустоты. Она вся оказалась заполнена мыслями об одной невероятной девушке, — переведя дыхание, Шаррэль неожиданно легонечко щёлкает меня по носу: — Тогда я ещё и не догадывался, что признаться тебе в этих чувствах будет такой невыполнимой задачей! Чего я только не пробовал…
