Огонь.
Я горю, прямо здесь и сейчас, и я несказанно, потрясающе лёгок, счастлив и свободен. Я не боюсь смерти, потому что для меня, способного видеть великое множество жизней и спиралей, её нет; я не боюсь боли, потому что уже пылаю, и мне сладка эта боль; я не боюсь тлена, потому что дух, способный выжить в этом пламени, чужд человеческих слабостей…
И даже огня человеческого, жестокой насмешки над божественным, очередной ошибки трактования Божественных Слов, я не боюсь тоже.
Как и осквернённого ангела, этот огонь заблуждений воплощающего.
Потому всё, что мне остаётся — встать и улыбнуться со светской приветливостью, что была и останется гордостью обречённых.
— Варифиэль, старый друг… Приятно спустя столько воплощений встретить вас вновь, — я отмерил своему голосу ровно столько иронии, сколько счёл уместным.
И с улыбкой протянул руки навстречу своей смерти.
-
У карающего ангела крылья, глаза и сердце сделаны из отборнейшей стали. Он весь — механизм, готовый на всё в своём служении Свету. Он так же точен и безжалостен, как часы за окном, так же предсказуем, как движение планет.
Если ты понимаешь принцип, то понимаешь всё.
Из крови грешников, которую он пролил, можно было бы сложить море, куда уж там его излюбленным кровавым рекам; из стен, которые он обрушил на головы неверных, можно было бы построить сотни городов; грешников, которых он убил, можно сравнить по количеству с полчищами саранчи.
Варифиэль считал себя самым подлинным и самым честным из ангелов.
Я считаю его доказательством того, что в небесных сферах нечто безнадёжно разладилось.
Теперь я помню все наши встречи, начиная с Вавилона, где он был ещё человеком. Теперь мне очевидно, что наши судьбы — моя, Шакса и железного ангела — сплетены столь тесно, что не распутать.
Иногда я спрашиваю себя: почему Верифиэль так сильно ненавидит Шаакси? Ведь, что иронично, даже несмотря на столетия вражды, мой излюбленный гений воздуха отзывается о Верифиэле скорее сочувственно-пренебрежительно, чем ненавидяще…
Впрочем, в этом, наверное, всё и дело. Что есть ненависть, если не признание в беспомощности?
Верифиэль ненавидит Шаакси, потому что, даже получив свои ангельские крылья, даже омыв свой путь реками крови, он никогда не сможет стать таким, как Шаакси. И он это чувствует.
Теперь, с высоты множества жизней, я могу точно сказать, что это обычное дело. Это ненависть сродни той, что бездарность испытывает к гению, слепец к зрячему, бескрылый к крылатому. Это желание уничтожить, растоптать, раздавить, это жажда грязи испачкать чистое, это стремление заглушить голос в себе, который шепчет неустанно, в темноте ночи, в отражениях, в тенях…
Верифиэль так ненавидит Шаакси, потому что, сколько бы грязи ни налипло на демона и какой бы ореол чистоты ни окружал ангела, от Истины не спрятаться. Хотя бы наедине с самим собой. Мой демон не чист, конечно — демон остаётся демоном. Но он подлинный, а Варифиэль всего лишь фальшивка.
И именно это лежало и будет лежать в фундаменте самой сильной ненависти на свете. Мало что так же ненавистно для фальшивки, как подлинность.
Но, к сожалению, нити, что связали нас троих в единое целое, намного крепче простой ненависти, и я отдаю себе в этом отчёт. Это то, что на востоке принято называть нитями судьбы; это то, что в паутине вероятностей именуют предназначением. Наши судьбы переплетены так тесно, что этот узел не развязать — его можно только разрубить.
Я ясно вижу это теперь.
— Здравствуй, колдун, — усмехнулся железный ангел. — Пришёл твой черёд заплатить за игры с нечистой силой.
— Каждому воздастся по вере его, о вестник, — ответил я спокойно.
Мои дневники были частично сожжены, частично отправлены единомышленникам; малыш Гектор получил свои инструкции и спрятался так, что железному ангелу до него не добраться; голуби разлетелись во все стороны; инструкции ученикам розданы; все приготовления, которые позволят моей будущей ангельской сущности вспомнить всё, сделаны.
Ничто не стоит между мной и человеческим огнём, в котором мне суждено сгинуть.
Ничто не заставит меня испугаться воплощения этого огня.
— А ведь и правда совсем не боишься, вот что удивительно… Я видел много твоих воплощений, — сказал Варифиэль, — но их объединяет одно: ты совершенно безумен.
Я не удержался от ироничной улыбки.
— С полной ответственностью могу вернуть тебе этот комплимент, о вестник. Убеждён, это можно сказать о нас обоих.
Верифиэль рассмеялся.
Теперь он смотрел на меня почти что одобрительно, как на надоедливую букашку с красивыми крылышками.
— Знаешь, — сказал он, — а ведь из тебя бы мог получиться праведный и чистый человек. Но знаешь, в чём твоя проблема?
— В том, что я дружу с демоном?
— Это следствие. Проблема в том, что ты задаёшь слишком много вопросов. Ты слишком умён и стремишься познать мир, а это всегда ведёт к ереси.
— Тебе виднее, карающий.
— Ха. Зачем ты так стремишься к звёздам, колдун? Людям не достать до звёзд, история башни доказала это. Так зачем?
Конечно, ты не понимаешь.
Таким, как ты, никогда не понять.
— Кем мы будем, когда перестанем стремиться к звёздам, о вестник?
— Идеальными людьми, лишёнными слабостей.
— Я верю в иное.
— И что, твоя вера стоит смерти?
— Эта моя вера стоит всего.
Ангел усмехнулся почти что дружелюбно; пламя свечей плясало на его стальных перьях.
— Бедняга, — сказал он, — спустя столько перерождений ты ещё не понял… Знаешь, там, на площади, тебя ждут люди. Множество людей, мечтающих увидеть, как правильно готовить запеченных еретиков на дровах. Им не нужен свет звёзд. И никогда не будет нужен, вот в чём штука. Им достаточно греться у пламени костра, в котором можно кого-то сжечь. Причём не важно, кого именно — главное формальный повод. И это, друг мой, единственная правда о человечестве. Предположи — и не ошибёшься.
— Это правда, несомненно. Но — не единственная. Да и не поздно ли говорить об этом теперь?
Он хохотнул.
— Пожалуй, поздно. Но это обычное дело: когда мы стоим с тобой лицом к лицу, время всегда одно — поздно. И не нужно никаких этих дурацких механизмов, чтобы об этом знать.
Что же, с этим невозможно спорить.
— Возможно, эта тенденция изменится, — я заглянул Верифиэлю в глаза. — Видишь ли, я решил принять твоё предложение.
Вот теперь он был подлинно изумлён.
— Мы сейчас говорим об одном и том же? — уточнил железный ангел.
— Если подразумевается, что моя душа будет отныне принадлежать тебе и служить в качестве карающего ангела, то мой ответ — да… Если ты, конечно, выполнишь одно условие.
— Я весь — вниманье.
— Ты оставишь в покое Шаакси.
Верифиэль пару мгновений молчал, а после — расхохотался.
— Здесь, сейчас, ты всё ещё просишь меня за него?
— Я знаю про големов. Я знаю, что город стал ловушкой. Я знаю, что твои верные псы…
— Божьи люди, ты имеешь в виду.
— …твои верные псы готовы загнать любого, будь он демоном или колдуном. Ты перебил Шааксу хребет своим крылом. И ты делаешь всё, чтобы его уничтожить… И я говорю тебе: возьми меня и оставь в покое его. Не ищи встречи сам, не старайся уничтожить, если судьба сама вас не столкнёт лицом к лицу. Ты сам знаешь, что, пока ты владеешь моей душой, это в любом случае будет твоей победой.
Верифиэль задумчиво склонил голову набок.
— А что же, ты и правда веришь, что твоя душонка пройдёт испытание небесами и сумеет стать ангелом? Брось, ты сгоришь в небесном пламени за свои грехи!
Я подавил улыбку, чувствуя, как гложет упомянутое небесное пламя мои кости.
— Так или иначе, ты ничего не теряешь. Либо я погибну, либо стану одним из твоих подчинённых. Причин сомневаться нет: ты остаёшься в выигрыше при любом раскладе.
Почти при любом, да славится пресветлый Сариэль.
Но это уже совсем другая история.
