Ознакомительная версия.
— Думаешь, это связано со сделкой? — Предположил док.
— Конечно, а с чем же еще? После первого выигрыша были еще и еще. Любые ее начинания моментально приносили прибыль, дела шли в гору, и все, к чему бы она с тех пор ни прикасалось, будто становилось золотым и начинало тут же тянуть в ее жизнь деньги. Удивительное совпадение, не правда ли?
— Здорово. Что б я так жил. — Фыркнул снайпер. — Хотя я итак вроде неплохо живу…
— Да ты просто завистник.
— Утрись, Стив. Если кто из нас и завистник, так это ты! У тебя всего-то и есть, что…
— Эй, вы дальше будете слушать?
Регносцирос был совсем не прочь насладиться очередной перепалкой, которая неизменно поднимала настроение всем ее участникам, но раз уж решился раскрыть душу, то лучше не держать ее, как ценную дверь, открытой — пыли налетит. Вот дорасскажет и сразу закроет.
— Мы слушаем-слушаем… — Донеслось спереди.
— Угу. — Кивнул стратег. — А пока слушаем, может, перекусим? Предлагаю привал, а то я чего-то немного утомился.
К моменту привала часы показывали половину девятого; в Нордейле вечер. Где-то там, в оставленном ими мире, города обнимал закат. Чихали движками, поднимая пыль и облака газа, автобусы, сидели в закусочных, устав от рабочего дня, люди: развлекались, сплетничали, жевали картошку, резали жареное мясо и поднимали вверх, чтобы ударить друг о друга прозрачными боками, кружки с пивом.
А, может, и не поднимали.
Может, на улицах бушевала непогода, и жители попрятались в привычных убежищах-квартирах; рестораны пустовали. Возможно, никто не жевал картошку, не пил этим вечером спиртное и даже не перемещался по улицам, ведь Дрейк начал эвакуацию? Возможно, все давно уже спят: кто где. Одних накрыло прямо за офисными столами, других в коридорах у кофейного автомата, третьих в проходе магазина или у кассы, четвертых прямо на тротуаре по дороге к дому. И теперь безмолвные представители Комиссии, раз в столетие явившиеся из зоны незримого Реактора в область видимого, перемещали многочисленные безвольные тела в машины: грузили невидимыми тросиками, клали на носилки, перемещали в кузова…
По крайней мере, именно такой успел представить эту картину Дэйн, пока открывал найденную в пищевом отсеке рюкзака пачку с крекерами.
— Ты опять за печенье схватился? Распакуй лучше прессованное мясо — сытнее будет. — Посоветовал док.
— Сам знаю, чего хочу. — Буркнул снайпер и кинул в рот первый соленый крекер. Захрустел, заперемалывал его, словно агрегат по переработке твердых отходов, даже запыхтел от усердия. — А ты мне и свои оставь, если не любишь.
— Тут я все любишь. — Проворчал Стив и тоже занялся вскрытием упаковки.
Темно, серо, убого. Ни ветерка, ни солнечного лучика. Депрессивная который час подряд картина. Сидели прямо на рюкзаках, вытянув усталые пыльные ноги перед собой.
Даже жуя, Аарон продолжал непрерывно вертеть головой — все ждал не то подвоха, не то обхитрившей его взгляд и подкравшейся слишком близко тени.
— Да кончай ты их высматривать. — Баал хлебнул воду из фляги и вернул ту на пояс. — Нет их пока рядом.
— Вот это меня и напрягает. Странно даже — почему нет?
— Потому что у щитов пока хороший заряд. Не видно нас.
— А той тьме со щупальцами было видно?
— Ну, то был кто-то посильнее. Но таких поблизости пока нет. По крайней мере, я не чувствую.
— А ты хорошо чувствуешь?
— Да уж лучше, чем кто-либо еще.
Ответ показался Канну неутешительным, но головой тот временно крутить перестал, подуспокоился. Извлек из недр туго набитой сумки первую попавшуюся банку и, взявшись за язычок, отогнул — превратил из прямой в дугообразную — крышку. Последним из присутствующих принялся жадно закидывать еду в рот и запивать водой; густо запахло тушеной свининой.
Минуту-другую ели молча, затем стратег, мысленно промотав рассказанную Баалом историю вперед-назад и посмаковав ее на все лады, спросил:
— А как вышло, что ты сумел сохранить столько воспоминаний? Нет, мы — приближенные Дрейка, конечно, привилегированные ребята — знаем об остановленном времени, помним о детях и процессе их зачатия, иногда, хоть и не часто, мотаемся по другим мирам — в общем, помним многое из того, чего не помнят (и не знают) другие, но даже я — я! — не сумею выудить из памяти столько деталей о собственном детстве. Из того, что сохранилось: какой-то двор, покосившийся дом — очень давно; много зелени вокруг. Я любил крыжовник, когда был маленький — это помню. Еще играли с ребятами из соседнего двора, но в голове уже ни лиц, ни имен. А ты, как мемуары написал, и теперь читаешь.
Регносцирос кособоко и невесело усмехнулся, меланхолично взглянул на зажатый в пальцах кусок плотного цельнозернового хлеба, затем поднял темные, как омут, глаза на Аарона:
— А мне нельзя забывать. Да я и не смогу при всем желании — не так устроен мозг; мы с Дрейком говорили об этом, решили все оставить, как есть. Да и лучше мне. Помнить.
Он долго молчал — не ел и не пил, просто сидел, о чем-то думал, кажется, грустил. Тишина разбавлялась поскрипыванием работающих челюстей, растирающих друг о друга еду зубов и шорохом специальных упаковок, которые предстояло сложить и забрать с собой: Начальник приказал в Коридоре не сорить, чтобы на всякий случай, как он выразился, «не злить место».
— Я бы и сам все давно стер. Наверное. А, может, и оставил бы. В любом случае, хорошего в моих воспоминаниях мало. Мать любила меня ровно до тех пор, пока мои глаза не начали менять цвет, а случилось это в возрасте лет шести. Вот к тому моменту она не просто заподозрила неладное, а убедилась в том, что в ту ночь в ее доме ночевал не сосед, но зазванный ею самой гость. Гость, который не представился и даже не озвучил условия сделки: просто пришел, выслушал, сделал так, чтобы ее жизнь наполнилась богатством и зачал меня — не нормального ребенка, но ребенка-демона. Деньги, к слову говоря, к тому времени по непонятной мне причине стали приносить ей все меньше радости. Вроде и достаток есть: дом, хорошая одежда, множество пустышек-друзей, занятые пустой болтовней вечера, редкие непродолжительные хобби, короткие интрижки, долгие задумчивые взгляды в полупустой бокал и все больше хворей, болезней, истерических припадков и продолжительной хандры. Что-то шло не так. Казалось бы, живи и радуйся: ты — мать, ты богата, можешь щелкнуть пальцами, и к твоим ногам падут все золотые яблоки если уж не целого мира, то целого города — это точно, но вместо этого она подолгу беспричинно злилась. Чуяла, что тот незнакомец забрал что-то ценное: не то частичку ее жизненной энергии, не то очерствил сердце. Она боролась, сколько могла, и у нее неплохо получалось, пока я был похож на обычного ребенка, то есть был таким, как все: играл, познавал, раздирал коленки, на что-то жаловался, канючил, засыпал после ее поцелуя под одеялом с нарисованными на нем летающими тарелками…
Ознакомительная версия.
