— Лучше всех это сказал Александр Блок. Вам известно, за что он не любил нашу Аннушку? Он говорил: «Поэт должен стоять перед Богом, а Ахматова всегда стоит перед мужчиной». Где-то между моленной и будуаром, — уж простите, что цитирую критика.[2] Иначе говоря, она — женщина!
— Женщина, которая сильнее мужчин.
— Женщина, в высшем смысле этого слова! Мужчины писатели ведут себя по иному... Позвольте мне, сделать вам приятное.
Демон пробормотал несколько слов и звонко щелкнул пальцами.
Дама с девочкой исчезли.
Пустой павильон заполнил взвод гимназистов, в одинаковых ремнях и фуражках с эмблемой 1-ой гимназии.
У Ковалевой перехватило дыхание.
Одним коротким щелчком Демон перенес их в другой день и час, а может и в иной год бытия панорамы «Голгофа».
«Как он это сделал?»
— 1902, — подтвердил он догадку, и металлический палец на набалдашнике трости указал ей на мальчика лет десяти, со светлыми волосами.
— Булгаков? — обмерла Маша.
«Конечно… Гимназистов 1-й гимназии водили сюда на экскурсию классами».
— Вам приятно? — кивнул Демон. — Я рад.
«Булгакову десять или одиннадцать лет…
Он уже прочел «Мертвые души».
Живет в Кудрявском переулке.
Такой серьезный».
Маленький гимназист стоял неподвижно, неотрывно вглядываясь в дальнего, покрытого дымкой Христа.
Ребра умирающего Бога проступили сквозь кожу. Живот был втянут. Держа в руках тонкую трость, римский воин протягивал к губам распятого губку…
— Пей! — сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа.
— просияла строка из «Мастера и Маргариты».
Но то, что Булгаков списал свой «Ершалаим» с живописного Иерусалима на Владимирской горке, списанного с полотна Фроша и Кригера, списавших его, в свою очередь с истинных иерусалимских холмов — не было для студентки новостью.
Нынче же в голову ей пришло совсем новое:
«По Булгакову, Иешуа Га-Ноцри тоже был распят на Лысой Горе[3].
Как и этот Христос…
Ведь Владимирская горка прячет Лысую Гору…
…ту самую, где Ахматова прятала Лиру».
— Но мы говорили о писателях-женщинах, — напомнил о себе Машин спутник. Каждая женщина ближе к природе, ближе к Земле. А Мать-Земля не склонна к абстрактным идеалам, и не видит дурного в том, чтобы накормить голодного волка зайцем. Потому-то едва Аннушка нашла талисман, ее младшая сестра попала в лапы к медведю. Затем заболел ее брат. Вот тут-то девочка испугалась и совершила обратную жертву — христианскую. Она пожертвовала самым дорогим ради спасения брата.
— Обратную жертву? — сказала студентка. — Анти-жертву? Как у Булгакова? — Она помолчала, ожидая, не станет ли Демон кричать, и договорила: — Мирон Петровский доказал, перед балом у Воланда Маргарита прилетает в Киев, в Город, где крещена Русь. Владимир крестил киевлян в реке — на правом берегу. И, купаясь в реке Чарторые на Левом — обратном берегу Днепра, Маргарита проходит обряд раскрещивания… То есть, анти-обряд.
Демон не ответил.
— Но почему, Лира выбрала Рику? А не, к примеру, бонну? — спросила Маша.
— Кровная жертва, — сказал Демон, не глядя на спутницу. — Все очень просто и, как я уже объяснял вам, материалистично — чем толще лошадь, тем больше рыбы. Смерть единокровной сестры, если так можно сказать, «толще» смерти посторонней женщины. Впрочем, Лире не нужна ничья смерть, — ей нужна жизнь, энергия, сила, которую она передает хозяину. Вот отчего жизнь Аннушкиных братьев и сестер закончилась столь трагично…[4]
«И Ахматова сама предсказала смерть своей последней сестры — Ии».
— А Гумилев?
— Жизнь того, кто любит тебя — не худее кровной жертвы. Николай был влюблен в нее с семнадцати лет.
«Друг, который был в нее влюблен — тоже покончил. Студент-католик, который в Ахматову был влюблен — покончил тоже. По этому поводу в Питере был жуткий скандал… Муж ее, Гумилев, раза три пытался из-за нее покончить с собой. А потом его расстреляли».
— Но почему он умирал так долго? Гумилев погиб в 21-ом году.
— Чем сильнее жертва, тем дольше ест ее рыба, — развил свою аллегорию Демон. — Тем слабее, тем быстрее она умирает. Рика была маленькой, слабой и сгорела сразу. Гумилев прибыл в Киев в 21 год. В 22 его нашли в Булонском лесу, он пытался отравиться цианистым калием. Но имеется еще один немаловажный нюанс. Вступив с ним в брак, Анна спасла его, как спасла в свое время и брата, вновь пожертвовав самым дорогим — свободой.
Пришли и сказали: «Умер твой брат»...
— немедленно выдала Машина стихолюбивая память произведение, посвященное, однако, не Ахматовскому брату Андрею, а Гумилеву:
Не знаю, что это значит. Как долго сегодня холодный закат Над крестами лаврскими плачет.
И новое что-то в такой тишине И недоброе проступает, А то, что прежде пело во мне, Томительно рыдает.
Брата из странствий вернуть могу, Любимого брата найду я, Я прошлое в доме моем берегу, Над прошлым тайно колдуя.
Анна написала это после того, как согласилась стать женой Гумилева.
После того, как Гумилева нашли в парижском лесу полумертвым. После того, как она вызвала его из странствий письмом. После того, как поняла, Демон не зря предупреждал ее: либо брак — либо смерть друга детства.
— Пока Николай Гумилев был ее мужем, он не мог умереть. Ведь не только по вашим, но и по нашим законам муж и жена — одно. А языческая жертва, как мы уже поняли с вами, не предполагает самоубийства. Пригодным для потребления, коли так позволено выразиться, Николай Степаныч стал только после их развода в 18-ом. Он был сильным. Его хватило на три года.
— Все ясно, — въедливо сказала Маша. — Кроме одного. Зачем ты спасал его? Зачем выталкивал Анну замуж? Зачем нарушили Великий запрет? Откуда такая неестественная склонность к христианскому самопожертвованию?!
— Я выталкивал ее не замуж. А из Киева, — скупо ответил он.
— Но почему?! — навалилась на сопротивляющегося собеседника Маша. — Ты же не зря показал мне это. Не зря рисковал! Ты сам продемонстрировал мне, как нарушил табу. Теперь я могу призвать Суд на тебя самого. И наш Суд точно перенесут, уже потому, что Стоящий по левую руку — сам подсуден.
Киевский Демон молчал, с омерзением разглядывая панораму «Голгофа».
Он молчал долго, прежде чем произнес:
— Мария Владимировна, я не случайно изложил вам теорию жертвы. Боюсь я, наш Отец — Город желает спасти вас… пожертвовав мной.
— Что? — вылетело из Маши.
— Лира, Аннушка, Миша — тут не при чем. Они — дорожные знаки, которые вели вас к спасению. И я так подробно рассказал вам историю Анны, чтобы вы поняли, она не стоит выеденного яйца. И дабы завершить рассказ до конца, и успокоить вас окончательно, я скажу, где-то в середине жизни, Ахматова отказалась от языческой веры. Потому провела старость в одиночестве. Когда на повестку дня стал вопрос о расстреле ее единственного сына Льва Гумилева, она пошла по столь излюбленному вами пути и выбрала в жертву себя. Это видно и по ее творчеству — она встала перед Богом. Вашим Богом.
