«Сентиментальная чушь», — Эдвин фыркнул.
К нему постепенно возвращалось самообладание, и он уже начинал удивляться тому, почему отказ Камиллы привел его в такой бешенство.
он еще постоял немного, перекатываясь с носков на пятки, уперев руки в бока, и внезапно расхохотался. А что? он все равно на ней женится. но если раньше он представлял себе это как снисходительное такое покровительство, то теперь… о-о, Камилла Велье пожалеет, что не умерла тогда, в лесу. Потому что — да, он будет беречь свою королеву… на людях, естественно. А когда их не будут видеть, то будет пользовать эту девку, как последнюю подзаборную шлюху.
Чтобы понимала, кому можно отказывать, а кому — нельзя.
И Эдвин мгновенно представил себе Камиллу, заплаканную, обязательно на коленях. он ее ударит — обязательно, разобьет губы, и она будет всхлипывать, давиться слезами — великолепное зрелище. И когда он сполна насладится ее унижением, то заставит делать то, что делают все шлюхи: им ртом лучше работать, чем говорить.
Реакция тела на воображаемые сцены унижения Камиллы Велье была столь однозначной, что Эдвин даже испугался. Верги. так нельзя. Король должен быть… хладнокровным. Хотя бы чуточку. Король не должен воспламеняться, как хорошо промасленная пакля, только от одних мыслей, как прелестный ротик Камиллы Велье сомкнется мягким кольцом на его члене. Проклятая девка! Да что ж его так ведет только от одних мыслей о ней? Лучше бы в самом деле ее убить…
«Спокойно, — подумал Эдвин, — она и так умрет, потому что твоя месть за отказ будет ужасной. но умрет после того, как удовлетворит все твои фантазии».
но уязвленное самолюбие по-прежнему требовало выхода, и Эдвин уже знал, куда отправится через несколько минут.
* * *
он пошел туда сам, без охраны — не нужны сплетни вокруг таких дел, как это. И бояться нечего: два верных человека ждут на месте, и сделают все, что только он прикажет.
Переодевшись и умывшись, Эдвин неторопливым шагом двигался в левое крыло дворца — там отец любил селить любовниц, некоторых даже силой, отбирая у семей… мало кто возражал, а если и возражал, то недолго. одного графа, возмущенного участью супруги, король выслал куда-то на север, в болота, где тот благополучно и помер. Другой… который закатил скандал, был найден мертвым в собственной постели. Папаша был тот еще весельчак, в этом не откажешь.
Эдвин прошелся по пустым комнатам: каждая из них была великолепно отделана, здесь постоянно убирали — но все равно, почему-то именно в левом крыле дворца воцарился дух запустения и печали. он-то всех любовниц папашки знал в лицо. И знал, что все они потом куда-то делись, их при дворце больше не видели. наверное, именно поэтому постоянно казалось: вот-вот выплывет из-за угла какая-нибудь очередная аристократка, обдавая навязчивым запахом духов и пудры. но никого не было больше, не звучал ни раскатистый смех короля, ни истеричное хихиканье какой-нибудь аристократки. тишина… как будто скорбная, давящая. По навсегда ушедшим.
мало кто знал об одной особенности этого крыла: если зайти в «абрикосовую» спальню, там, где нежно-кремовые стены расписаны ветками цветущих абрикосовых деревьев, старательно закрыть входную дверь — так, чтобы щелкнул запирающий замок, а потом подойти к этажерке с мраморными статуэтками и развернуть ее вокруг своей оси, в углу откроется потайная дверь. Дальше — узкая лестница, спиралью уходящая в толщу стен и вниз, туда, где из освещения только магкристаллы. Пока спускаешься по лестнице, не отпускает чувство, что ступени ведут за грань. Гаснут звуки, и даже шорох шагов по стертому камню тонет среди толстых стен, рассыпается сухим шелестом пепла на ветру. Лестница приводит глубоко под фундамент дворца, туда, где много лет назад держали особенных узников, неугодных монархам. Каменные лабиринты, в которых так тяжело дышится, отстраивали ещё до того, как сгорел старый замок и на его месте построили нечто ажурное, совершенно непригодное к обороне, зато пригодное к нескончаемому празднику правления. Кое-где, по углам, в ржавых цепях висели скелеты в истлевшей одежде. А пару раз Эдвин видел скелет, прикованный к жаровне… Эдвин знал историю: когда-то давно произошло землетрясение, разрушившее старый замок. А из подземелья бежали те, кто мог. те, кто не мог, так и остались там навсегда.
И вот теперь Эдвин, насвистывая простенький мотивчик, шагал по широкому, но постоянно изгибающемуся коридору. магкристаллы светили ровно, выхватывая то ввинченные в стену ржавые кандалы, то какое-то тряпье в углу. Хорошим ориентиром здесь служил скелет, не только прикованный, но еще и насквозь пронзенный мечом. Эдвин первое время даже задумывался, кому понадобилось убивать прикованного узника. но, возможно, во время землетрясения просто был отдан приказ убить наиболее значимых узников, и на этой гипотезе Эдвин успокоился.
он свернул в боковое ответвление и довольно поцокал языком: все было в порядке. Двое его людей, из личной охраны, и темный маг, сидящий на полу, с руками, растянутыми на цепях так, что опустить он их мог только тогда, когда поднимался в полный рост.
Эдвин потянул носом, поморщился. Попахивало здесь не самым лучшим образом.
Едва заслышав шаги, маг поднял голову и уставился на Эдвина так, словно готовился одним взглядом выжечь в нем дыры. но взгляд оставался мутным. мага тоже поили… нужным составом.
на миг Эдвину даже показалось, что сквозь спутанные пряди волос, упавших на лицо, на него смотрит сама тьма, и он невольно передернулся.
«Да ничего он тебе не сделает», — тут же напомнил себе.
К нему подошел один из охранников, коротким кивком обозначая поклон.
— Ваше высочество.
— Я тебя слушаю, — негромко ответил Эдвин, искоса поглядывая за замершего мага, — что скажешь?
— Проснулся недавно, зелья больше не давали. молчит.
— Конечно, молчит. А что ему говорить?
Эдвин оглядел охрану и скомандовал:
— на час свободны.
И когда они ушли, подвинул себе табурет, на котором сидел один из его людей, и сел, с любопытством рассматривая господина Фейра. Выглядел тот неважно. откуда-то свежие кровоподтеки на лице появились. И нос ему явно сломали. Запястья уже были изрядно стесаны железными ободами, которые, конечно же, были ржавыми и с заусенцами. но при этом маг выглядел недостаточно плохо, даже невзирая на отеки на лице. И, что самое отвратительное, не боялся, это было видно. Презирал, а не боялся.
Вергов маг.
Эдвин усмехнулся, глядя на пленника. тот, все так же сидя на холодном каменном полу, смотрел на него и молчал. минуту, две… И Эдвин почему-то не выдержал.
— ничего спросить у меня не хочешь?
— Хочу, — почти мгновенно отозвался маг, — я хочу спросить, что здесь делаю, почему меня опоили какой-то дрянью, и почему таким образом вносится помеха в выполнение прямого приказа Светлейшего. он будет крайне недоволен.
— Понятное дело, будет недоволен, — Эдвин хмыкнул, стараясь говорить холодно и презрительно, — но недоволен он будет тобой, потому что это ты не делаешь то, что он тебе приказал.
— Когда он узнает…
— А с чего ты взял, что Светлейший узнает? — Эдвин картинно приподнял брови, — ничего он не узнает. И ты ему уже ничего не расскажешь…
он все ожидал, когда же маг испугается, задергается, начнет умолять… но ничего не происходило. Лицо Аларика Фейра как будто окаменело. Казалось, сотри с него засохшую кровь — и оно окажется выточенным из самого лучшего белого мрамора…
— Что я здесь делаю, ваше высочество? — снова заговорил маг.
«Вы с Камиллой водили меня за нос, ты ее прятал и наверняка собирался насолить мне в самый неподходящий момент», — подумал Эдвин.
Помолчал.
И снова задумался о том, зачем ему темный маг. на самом деле, он уже был готов приказать задушить поганца — но ровно до того момента, как увидел, как боится за него Камилла Велье. Именно тогда Эдвин подумал, то смерть — это слишком мало за такое, за то, что Камилла предпочла какую-то ворону прекрасному орлу. Узнать бы, как Аларик сам относится к Камилле? Бабская глупая влюбленность — это одно. но вот что думает по этому поводу темный маг?
