Только после Рождества она смогла немного передохнуть. Хлопоты о детях выматывали так, что они после очередной кормёжки частенько засыпали в кресле все втроём: Ричард, Вивиан и она сама.
Люциус помогал с удовольствием: гулял с малышами в парке по выходным, купал, наколдовывая в ванночках разноцветные пузыри — они щекотали ребячьи бока, и близнецы довольно хихикали.
А иногда кормил, если находил время. Гермиона всё никак не могла забыть, как Ричард плюнул морковным пюре в отца (сын почему-то терпеть не мог всё полезное), и она тогда даже зажмурилась, гадая, насколько сильно рассердится Люциус. Но он только стёр со щеки оранжевую кляксу, зачерпнул побольше пюре и щедро намазал сыну на личико. И Ричард вдруг довольно засмеялся во весь рот.
— Хулиганы! — с сердцем прокомментировала Гермиона.
— Думаю, моей няне всегда хотелось сделать то же самое, судя по рассказам матери, — невозмутимо ответил Люциус. — Жаль, меня кормил не отец…
Похоже, он едва сдерживал смех, даже губу закусил.
И строго добавил, уже обращаясь к сыну:
— Но ты, Рик, больше так не делай! Приличные люди себя так не ведут. Одно дело — игра, другое — полезный ужин.
И Ричард удивлённо заморгал, услышав, как сменились интонации отца.
Люциус оказался хорошим папой, вопреки всем ожиданиям и опыту общения с Драко.
Гермиона была безмерно благодарна ему за спасение дочери, именно Люциус предложил дать малышам такие имена.
— Вивиан — значит живая, — пояснил Малфой. — Здесь даже уточнять не надо. А мальчика назовём Ричардом.
— Почему именно Ричардом? — удивилась Гермиона. — Почему не Джоуи? Не Феликсом?
Люциус, едва касаясь, провёл по голове сына, облачённой в чепчик.
— Потому что Ричард — это смелость и сила. Они ему очень понадобятся в жизни. Знаешь, мне бы хотелось, чтобы, когда мальчик слышал своё имя, вспоминал бы о том, что он храбрый и могучий волшебник. Не трусил и не боялся трудностей.
Гермиона прижалась к нему и обняла, поглядывая на детей, сыто дремлющих в кроватках.
— Мне нравится.
Люциус души не чаял в малышке Вивиан. Конечно, Ричарда он любил тоже, но Гермиона знала: его слабость — единственная дочка. Он с удовольствием нянчился с ней, баюкал и при этом пел какие-то волшебные песни на бретонском. А Ви часто засыпала именно у него на руках, и Гермиона подозревала, что малышка млеет и успокаивается именно от запаха отца: смесь одеколона, табака и шампуня с шиповником.
Но в последние пару недель Люциус стал заходить в Восточное крыло редко: либо в выходные, либо на полчаса, не больше. Гермиона знала, что сейчас, в феврале, Министерство проводит финансовые проверки по уплате налогов на Косой Аллее, и Люциус как раз возглавляет комиссию. Он пробовал назначить себе заместителя, но пока что ни одна кандидатура не выдерживала его критики: Бен Хайсворт закладывал за воротник, а Иен О'Доннел был нечист на руку. Поэтому Малфой теперь всё время пропадал на работе, а вернувшись, падал от усталости.
Гермиона всё это прекрасно понимала и поначалу даже пыталась помочь разобрать гору отчётов в его кабинете. Но и она не успевала справиться с этой документальной лавиной.
И чем дальше, тем больше между ними копились какие-то тайны, недомолвки, и это тревожило.
Особенно тот момент, когда после Рождества в мэнор прибыл архивариус Финчли, чтобы записать имена детей в волшебный реестр.
На дубовом бюро в голубой гостиной раскинулась большая кожаная папка, рядом звякнула стеклянная чернильница. Скрюченные пальцы архивариуса дрожали от артрита, выводя на пергаменте красивые каллиграфические буквы. Финчли старался не встречаться взглядом с хозяином поместья, и Гермиона решила, что в этом повинна какая-нибудь служебная стычка.
Седые бакенбарды затряслись, когда старый волшебник спросил:
— Фамилия детей?
Малфой вдруг замер с нечитаемым выражением на лице. И это неприятно удивило Гермиону. Она смотрела на любимого мужчину и не понимала, в чём дело, почему он просто не назовёт свою фамилию.
«Разве он не спас Вивиан? Не он ли называл меня миссис Малфой? Так в чём же сейчас дело? Передумал?»
Пауза неприлично затягивалась, и Гермиона уже хотела выпалить свою фамилию, как Люциус вдруг ответил:
— Малфой.
И словно камень упал с сердца. Но всё же те несколько томительных мгновений, пока мужчина раздумывал, не давали покоя и вспоминались до сих пор.
Мало того, с недавних пор Гермиона стала улавливать нотки женских духов от пиджаков и рубашек любимого. Это всерьёз расстроило её. Она ничего не сказала Люциусу о своих подозрениях, ведь это могли быть сотрудницы, давние знакомые, ведь ни разу не пахло туберозами — духами Нарциссы.
«Женщина. Да у него другая появилась! Конечно, я не такая привлекательная после родов, но не так же быстро… всё из-за того, что между нами давно ничего не было: он так много работает, у меня дети… Вот в чём причина!..»
Червь сомнения точил сердце, и Гермиона решила на всякий случай поскорее подготовить почву для отступления.
Но забота о детях отнимала фактически всё время, а оставлять их с Юной молодая женщина поначалу опасалась — а ну как уронит или ещё чего?!
В очередной раз поменяв сыну подгузник, она устало опустилась в кресло.
«Боже… Я не успею ничего! Мне бы сейчас здорово помог хроноворот!»
И тут Гермиона вспомнила о профессоре МакГонагалл и бросилась писать ей письмо. Пришлось использовать всё красноречие и дар убеждения, чтобы доказать пожилой ведьме, что хроноворот действительно нужен, и что она не собирается менять что-то в ходе времени. И, конечно, «отправит бесценную вещь обратно», как только всё наладит.
Через неделю, в феврале, пришло ответное письмо, в котором Минерва, помня своё обещание, с явной неохотой давала согласие, но только на месяц. В конверте лежал портал — засушенная жёлтая роза. Гермионе всё-таки пришлось оставить детей с Юной, чтобы забрать хроноворот. Она каким-то чудом выпросила его у МакГонагалл на три месяца и, счастливая, трансгрессировала к «Дырявому котлу».
Очутившись на Косой Аллее, она быстро добралась до приобретённого паба, повернула волшебный ключ в замке и вошла внутрь.
Повязав на пышные волосы зелёную косынку, ведьма достала палочку, откашлялась и сказала:
— Что ж, начнём, пожалуй!
Она наколдовала воды в оцинкованное ведро и зачаровала швабру на мытьё полов. Скоро под потолком летали щётки, смахивая пыль и паутину, а тряпки натирали полиролью столешницы и барную стойку. Закопчённая посуда на кухне жалобно звенела и поскрипывала от напора воды и чистящих средств, но в скором времени блестело всё: сковородки, подвешенные над плитой, прозрачные стаканы в сушилках, фарфоровые чашки на полках, вилки, ложки и ножи.
В тот вечер Гермиона вернулась довольной, хотя работы ещё предстояло немало.
Хроноворот отлично выручал: никто в мэноре не замечал её отсутствия, а Лу не мог проследить, чтобы донести хозяину. Гермиона представляла, как отреагировал бы Люциус, сообщи она ему о том, что собирается открыть своё дело. И поэтому действовала втайне, но старалась пользоваться хроноворотом пореже: после двойной нагрузки усталость обрушивалась, как снежная лавина, отнимая последние силы. Такова была плата за «игры» со временем.
Она теперь ничего не боялась, даже Драко, который на Рождество поздравил их из камина, но так и не решился зайти, увидев близнецов на руках счастливых родителей. Кажется, это его ошеломило, судя по остановившемуся взгляду. Или очень не понравилось. В любом случае Драко теперь ничего не помнит, женат на другой женщине и живёт в другой стране.
Больше Гермиону пугали тайны, которые тенями вставали между ней и Люциусом, омрачая безоблачное счастье.
Она чувствовала свою вину за то, что и сама создавала их, но страх за будущее детей перекрывал все доводы разума. Однажды Люциус застал её с новым рецептом, который она хотела вложить в свой исписанный блокнот. Гермиона торопливо спрятала пергамент за спину.
