Коза терпит… Лестница в красном коридоре покрыта ковром, отменным горючим материалом. Кто знает, что если пожар на лестнице начнется внизу, то спасаться надо через пламя? Катастрофа в Капруне, сто сорок девять человек, которые выбрались из горящих фуникулеров и отправились вверх по тоннелю. Большинство не прошли и пятнадцати метров — их вернее огня прикончил угарный газ. Двенадцать человек послушали бывшего пожарного и пошли сквозь огонь — жизнь была им наградой за смелость и веру в знания.
— Знаки, которые стирала Алмазова — обозначения, где лить масло, — проговорила я. Софья молчала, всерьез испуганная. Я стояла перед дверью с двухвостыми львами. — Ну что? Последнее доказательство?
— Ужасно, то, что ты говоришь, — дрожащим голосом выдохнула Софья. — Дикость и варварство! Устроить пожар, убить людей?
Я, не споря с ней по сути, ухмыльнулась: пытать задержанного, надеясь, что он в чем-то признается, для нее допустимо. Ни разу у нас не было разговора про несчастную Лопухову. Фрейлину, которую забили до смерти из-за единственной невнятной улики. А что говорить про остальных? Что тебе грозило, козочка, ты хоть представляешь?
— Если Штаубе знала похожий случай, а он скорее всего был, не обязательно на храмовой лестнице, где угодно… но если не знала она, могли знать другие.
— Кто — другие, и зачем ей все это?
Понятия не имею, и версии будут ни на чем не основаны. В храме полная тишина, до молебна, если Ветлицкий суетится не зря, несколько долгих часов, я успею. Не могу не успеть. Я стала спускаться, вонь резала слизистые.
— Масло разлили недавно. Храм украшен ельником, до начала молебна запах порядком выветрится, но масло не высохнет. Кто подожжет его и когда? Может, Штаубе, а может, и кто угодно. Императрица ступит на лестницу, огонь охватит все за пару секунд…
Я остановилась, глядя на полустертый знак под ширинкой. Его, несмотря ни на что, отчетливо видно, а вот тонкую линию, уходящую вниз, не сразу заметишь.
Императрица будет идти очень медленно, в ее положении она беспомощна, она перепугается, попытается уйти от огня, но не сможет, за считанные мгновения дым ее задушит, убьет.
Мне надо было изучить красный коридор досконально и снизу доверху, а не только то место, на которое указала мне Перевозникова. Как Алмазова узнала про метку, откуда, когда? В один из ночных визитов в храм услышала, как в красном коридоре шарится Штаубе, а потом со свойственным ребенку любопытством пошла посмотреть, и было это до того, как она написала под диктовку письмо, или после? Бедная, как же ей было страшно…
Алмазова увидела знак на уровне ее глаз, а что разгляжу я?
Такие же отметины были и ниже по лестнице — на высоте моих коленей. От знаков шли тонкие линии из пихтового масла, пересекали ступени, перекрещивались, их, если не задаться целью, не отличить от узора на ковре. Это инженерный расчет — убийство, искусно замаскированное под несчастный случай. Убийство, жертвами которого станут двое — и больше никто. Ну, разве что кто-то рискнет собственной жизнью для спасения двух человек.
Трех. Я выпрямилась. Не двух. Трех человек.
Как Штаубе удалось выполнить все с такой потрясающей точностью, как она рассчитала, могла ли она это все провернуть в одиночку, откуда у нее деньги на подкуп слуг, как она проникла в дом фрейлины, и Софья права — зачем ей это?
Софья, козочка, чьи интересы крутились вокруг портних, денег и замуж, окончила бы милостью Штаубе дни в руках палача, но появилась я.
Появился Ветлицкий — не подарок, но человек с релевантным опытом. Непонятно как, но он распознал, что дело пахнет пихтовым маслом. Затруднения у него возникли с участницами: Лопуховой, Бородиной и Сенцовой, что с ними делать, он не знал.
Убила бы за то, что так обошлись с девчонкой, которая стала мне дорога. Стала единственным близким мне человеком.
Я спустилась по красному коридору до конца, открыла дверь в храм и огляделась.
— Отец Павел!
Отец Павел может оказаться тем, кто поднесет огонь к маслу, а старичок-математик — тем, кто рассчитал метки на лестнице. Штаубе — Штаубе свою задачу выполнила, а кто еще, кто же еще? Не ведет ли след из красного коридора дальше и выше, в кабинет ее сиятельства Мориц?
Храм напоминал склеп — он им и станет. В романах в финале всегда появлялся герой, влюбленный без памяти в героиню, и делал то, ради чего его вводили в сюжет. Автор моей истории был деконструктором, и вышла полная безнадега — не про избранного, не про героя, не про любовь, а про деньги и грызню крыс у трона. Все это тоже старо как мир, старо как Каин…
— Отец Павел!
Стоял сильный запах хвои от ельника. Шары блестели в свете лент, зеленые ветки припорошили белой ватой. Как в детстве, подумала я, далеком, когда сугробы были выше меня и пахло снегом и мандаринами, и сладкие подарки в картонной коробке, и живые елки, и конфетти — дешевое и блеклое, но такое радостное. Из всех волнений и тревог — контрольная и плохая оценка, а тридцать лет не исполнится никогда.
Беззаботная, сказочная пора.
Незапамятно давно я ползла по коварному льду, спасая ребенка, а сейчас в моих руках жизни двоих детей. Никто не знает, кого носит императрица, а если это мальчик? Второй наследник. Убить обоих, подростка и еще не рожденного, расчистить путь к престолу. Открыть дорогу смуте. Судя по всему, императрица, даже если выживет после родов, не сможет больше иметь детей.
Я бесконечно долго поднималась по храмовой лестнице, у меня пересохло во рту, дыхания не хватало. Прогрохотал звонок, стало много раздражающих звуков, коридор наполнился белыми платьями. Некоторые, не все, только избранные, которые этого сами еще не знают, отправятся на молебен и будут стоять рядом с ее величеством. Я посмотрела на старших девочек, недобро глядящих вслед новому преподавателю изящной словесности, обругала себя за тупость и кинулась вниз.
Возле парадной двери никто не дрых, на улице продолжала месить талый снег новая стража.
— Полковник Ветлицкий! — крикнула я, и двое мужчин ко мне немедленно обернулись. — Он мне нужен, где мне его найти?
Мужчины переглянулись, я подумала, что ведь они могли знать, кто я?
— Уехали его высокоблагородие, — с сожалением отозвался один из них. — Так будут вскорости, но ежели вам неотложно… вы, барышня… госпожу Миловидову отыщите.
— Кого?.. — не поверив, переспросила я.
— Танцам она учит или чему, барышня, — принялся разъяснять мне охранник. — Низенькая такая дамочка, неказистая. Она нам, вестимо, приказы отдавать не могет, но…
Я развернулась и побежала обратно в академию. Ноги промокли насквозь, с юбки текла вода. Миловидова? Это все, что Ветлицкий смог сделать — поставить кордон из мужиков и оставить за все отвечать беспросветную пьяницу?
Рыбак рыбака видит издалека, хмыкнула я.
— Куда ты? Миловидова — агент жандармерии? Она ревнует к Ветлицкому? После того, что он с ней сделал? — забрасывала меня вопросами Софья. — Ты ей поверила? Я нет. Она бы уцепилась за него, даже будь он и правда… такой лиходей.
Почему бы и нет, если в подпитии Миловидова мне не врала, а жаловалась на несправедливость. Карьера артистки не задалась, в науках для гувернантки она не преуспела, но подвернулся красавчик-жандарм, наобещал, совратил — не поручусь, кто и кого, устроил на теплое место…
— Ты, козочка, большой знаток этикета, — перебила я, подивившись эпитету, подобранному для полковника. — Скажи очевидное: кто из всей академии на равных с фрейлиной Лопуховой? И вот что: Штаубе догадывалась, что я в академии неспроста. А кто еще? Кто мог наплевать на князя Ягодина, но не наплевал, я все еще здесь, несмотря на все мои выходки, а почему? Не одну Алмазову я пугала… Они просто не знали, как со мной быть.
Софья с видом оскорбленной невинности объявила, что с тех пор, как я негласно начала считать себя серым кардиналом вновь созданной полицейской службы, я стала заносчивой и таинственной напоказ. Туше, козочка, твоя взяла.
