в тугой узел. Перед глазами пронеслись последние две недели, когда я не могла даже коснуться его, когда все мои чувства были в смятении, когда я хотела обнять его поговорить с ним, когда я думала, что не нужна ему. Кончики пальцев зажгло от невыносимого желания дотронуться до него, ощутить его прикосновение, почувствовать запах мяты и мороза. Я сделала шаг вперед, он тоже подался мне на встречу и, сделав несколько больших шагов, притянул меня в объятья. Его руки смокнулись на моей талии, крепко, почти до боли, прижимая к себе, его пальцы заскользили по моей спине, и зарылись в волосы, стягивая их на затылке и понукая меня сильнее уткнуться ему в грудь. Его голова прижалась к моей. Дыхание перехватило, горло сжалось от переполняющих меня чувств, и я обняла его, прижимаясь к нему, и замерла. Дрожь сотрясала все его тело.
Всепоглощающая, необъятная нежность вонзилась кинжалом в мою грудь, а на глаза навернулись слезы.
Он почти поверил в то, что я мертва. Он сделал все, чтобы уберечь меня, но в итоге, все равно почти проиграл, если бы не счастливая случайность, не прихоть Альташа.
Ярость, страх и отчаяние овладевали им с переменным успехом и отступали по мере того, как я все сильнее обнимала его, доказывая, что я здесь, что я жива, и что я рядом.
— Ты все видела? – тихо спросил он.
— Да, — прошептала я.
Он молчал мгновение, пальцы в моих волосах сильнее сжались, а потом давление ослабло.
— Мне жаль.
— А мне нет, буду знать, что тебя злить – себе дороже.
Малкольм вдруг резко отстранился от меня, обхватил ладонями мое лицо и стремительно поцеловал. Я приоткрыла рот, и он завладел моими губами, выплескивая остатки отчаяния, но в тоже время требуя большего, и я дала ему это, отвечая на жадную ласку его губ. Он отстранился, глядя мне в глаза, осыпал поцелуями все лицо: глаза, нос, лоб, щеки, подбородок, губы, а затем снова привлек к себе и обнял.
А во мне постепенно зарождалось счастье. Как робкий цветок, оно понемногу раскрывалось, заставляя улыбку засиять на моих губах. Я прижалась лбом к его груди и еле смогла удержать себя, чтобы не засмеяться. Просто потому, что мне было достаточно смеха в этих темных коридорах – воспоминание все еще свежо. Я лучше потом посмеюсь - где-нибудь наверху.
— Габриэль, — прошептал он, обнимая еще крепче.
— М-м-м?
— Ничего, — он поцеловал меня в висок.
Я усмехнулась и, подняв голову встретилась с его взглядом.
— А я уже думала, что мне выставишь обвинение в том, что я ослушалась твоего приказа и вернулась.
Малкольм взял меня за подбородок и коснулся своими губами моих, дразня.
— Я еще никогда не был так рад, что меня ослушались.
— С почином! — хмыкнула в ответ, а он улыбнулся, и, как и в прошлые разы, все внутри меня перевернулось, сердце выдало свое коронное: «Ту-дум!», а дыхание перехватило. Я смотрела на его улыбку, как завороженная, и не могла насмотреться. Никогда не могла. И никогда не смогу. Мне всегда будет мало.
Но вот его улыбка медленно погасла, спряталась в уголках рта, лишив меня своего чудесного присутствия, и Малкольм отстранился от меня, проведя пальцами по всей длине моих рук и обхватывая ладони.
— Иди наверх.
Наклонившись вбок, я выглянула из-за спины Малкольма, и увидела, что ведьма молча смотрела на нас так, словно все ее самые светлые мечты рухнули в одночасье. Но когда наши взгляды встретились, она вдруг усмехнулась.
— Огненная дева… Что-то подсказывало мне, что тебя нужно было убить при первой же возможности!
— Молчать, — холодно проговорил Малкольм, чуть повернув голову в сторону бабуськи. Та кинула на него злобный взгляд и поджала губы. — Габриэль, иди наверх.
Проигнорировав приказ мужа, я зло усмехнулась и приблизилась к ведьме.
— Ты такая сволочь. Знаешь об этом? Ведь ты сама сделала Малкольма бесчувственным! Она была твоей любимицей, ты могла бы поговорить с ней, все объяснить, сказать, что он не смог бы ее полюбить при всем желании! И если это не помогло бы, увезти, пока все это не переросло в проблему, которую уже нельзя решить. Именно так поступают любящие родители. А ты пустила все на самотек, и знаешь что? Только ты сама виновата в смерти своей дочери. Только ты виновата в том, что она сошла с ума и сбросилась со скалы.
Старуха вздрогнула и изменилась в лице. Ее глаза прищурились, а зубы сложились в оскал.
— Не смей так говорить! — прошипела она.
— Правда глаза режет? Но я буду так говорить. Как ты там сказала Малкольму? Отведай плод, что ты мне скормил? Так вот. Ты сама сожрала этот чертов плод, и нечего здесь перекладывать вину. Ты разве что не столкнула свою дочь с обрыва, но все остальное – твоя вина. Пусть Малкольм решает твою судьбу, потому что он всех больше пострадал от твоего идиотизма, исключая бедных девушек, которые погибли из-за тебя. Но я бы оставила тебя гнить в этой камере, мучаясь от чувства вины. Быстрая смерть – это слишком легко для тебя.
В глазах ведьмы мелькнул страх. Я, довольно усмехнувшись, подошла к ней совсем близко и наклонилась к ее уху.
— Запомни эти слова и вспоминай их, пока будешь гореть в аду. Ты. Убила. Свою. Дочь. Ты. И никто другой. Только ты.
И когда до нее до конец дошел смысл моих слов, вой прокатился по комнате.
Вот так-то. Я не прощаю обидчиков ни своих, ни обидчиков моих любимых. Подавись своей карой, дрянь.
Холодно улыбнувшись – в лучших традициях мужа – я развернулась и встретилась взглядом с Малкольмом.
— Я люблю тебя, — вдруг сказал он абсолютно спокойно - так, будто желал мне доброго утра.
От неожиданности споткнулась и упала бы, неловко размахивая руками, если бы Малкольм меня не подхватил.
— Что?! — переспросила я, немного придя в себя, и подняла голову.
Он слегка улыбнулся и коснулся губами моего виска.
— Я люблю тебя, Габриэль.
Я стояла напротив нового зеркала в своей комнате и теребила поясок шелкового халатика, нервничая как никогда в своей жизни. Не будучи дурой, я понимала, к чему все шло. Мы были мужем и женой, он любил меня, и я его вроде тоже, и не было никаких объективных
