Резко обернулась, проследив направление папиного взгляда. Мама с преувеличенной тщательностью поправляла скособоченное, сбившиеся покрывало на моем диване.
— Я отвезу на вокзал, — папа сильной хваткой перехватил ручку моей сумки и без лишних слов направился по коридору к выходу.
— Пока, мам, — фраза прозвучала как-то неловко, словно в ней не было особой нужды. Но мама все равно обернулась. Быстро преодолела расстояние между нами и заключила в объятия. Меня обдало горько-сладким ароматом ванили и темного шоколада.
— Я же завтра вернусь, — напомнила я, выворачиваясь из крепких тисков любви.
— Знаю, — мама поправила сбившиеся из низкого пучка волосы, смахнув влагу из уголков глаз. — Видимо, с возрастом становлюсь сентиментальные.
Она улыбнулась. Беззаботно и ободряюще, но я все равно выходила из дома налегке — даже мой рюкзачок из прихожей папа прихватил с собой — но при этом с тяжелым сердцем. Ненавидела я врать родным. А что если… Если со мной что-нибудь случится? Они ведь будут винить себя за то, что отпустили одну…
Тряхнула головой, разметав плохо скрепленные пряди по плечам, и постаралась выкинуть из головы депрессивные мысли.
Почти перед самым отправлением папа сдался — крепко обняв своими медвежьими ручищами, он прошептал «Люблю тебя, моя малышка», окончательно зарыв топор войны. Мазанула по колючей щеке прощальным поцелуем и напоследок помахала из окна, покрытого влагой — над городом собирались тучи, грозясь пролиться тяжелым и мерзким дождем. Надеюсь, Бронзовск он минует: не хотелось бы шлепать по грязи в новеньких ботфортах…
Сон сморил меня сразу, стоило только прикрыть глаза.
Словно из-за толстого стекла я слышала знакомый голос — он то затихал, то раздавался необычайно громко, будто острыми иголками впиваясь в кожу.
«Символы больше не смогут сдерживать проклятье…»
«Он сам выбрал этот путь…»
«Сам определил свою Судьбу…»
«Такова цена…»
«Баланс должен быть восстановлен…»
Смазанные образы мелькали в ослепительной белизне, проносясь со скоростью 200 км/ч. Я не могла разглядеть силуэты людей, а только слышала обрывки фраз.
«Ей не место с таким, как ты…» — прозвенел вдалеке уставший ледяной голос. — «Люди лживы и непостоянны…»
«Я не дам ей умереть!», — надрывной хриплый вопль, полный отчаяния и боли перекрыл тихий, звенящий, как хрусталь, голос.
Дернулась, распахнув глаза, рвано хватанув воздух и закашлявшись. Мужчина, сидевший по другую сторону прохода, подозрительно на меня покосился и пересел ближе к окну. За окном проплывали силуэты домов: в полутьме сумерек, где оранжево-красную полосу, оставленную заходящим солнцем, постепенно вымывала тьма, все казалось незнакомым и даже жутким. Сердце сжалось в предчувствии чего-то нехорошего. Но я тут же отмахнулась от навязчивых мрачных настроений. Автобус остановился у здания администрации. И до Нижнего Поселка пришлось идти пешком. Я так погрузилась в размышления о своих дальнейших действиях, что не заметила, как прошла по короткому пути мимо клеверной опушки. А раньше я бы потеряла сознание на подступе к пролеску. И вот, в темноте, под мигающим светом фонаря из сумерек выплыл бабушке дом. Я вся была взвинчена: хотела побыстрее начать поиски: предчувствие чего-то плохого и обязательно неизбежного щекотало пятки.
Железная калитка заскулила, и я дернулась. Старая лампа-фонарь из толстого стекла, неизменно висевшая над крыльцом, горела тревожным желтым светом. Сглотнула. Знакомый с детства чуть покосившийся дом и разнообразные посадки, его окружающие, сейчас казались зловещими, словно сошли со страниц книг Стивена Кинга.
Осторожно поднялась по ступенькам, будто боясь, что они подо мной рассыпятся, и уже собралась потянуться к дверной ручке (бабушка ведь почти никогда не запиралась), как дверь резко распахнулась.
В последних заходящих лучах, лицо Влада Файтова казалось бледнее обычного. А глаза, налившиеся оттенком, который меня пугал, стали ярче.
Правило 23. Лес — не место для увеселительных прогулок в кровавое полнолуние!
Не без труда сфокусировавшись на моем расстерянно-испуганном лице, он прохрипел:
— Ника?! Что ты здесь делаешь?
Пальцы его правой руки сжали дверной косяк так сильно, что я услышала характерный хруст старого дерева.
Быстро вздернув подбородок, принялась разглядывать темнеющее пространство над головой парня, а ответ выпалила, как на духу, стараясь звучать как можно беззаботнее, но слова все равно скакали, словно непривязанные кони, выдавая с головой:
— Я-то? Так я же… Живу здесь. То есть бабушка… Да, моя бабушка здесь живет. И вообще, — собрала всю свою смелость в кулак и заглянула ему прямо в лицо: — Что ты…?
Осеклась, так и не успев толков возмутиться и отступила на шаг.
Дикая гримаса, прочертившая лицо Влада, была мне знакома: смесь страха, первобытной ярости и беспомощности. Он сейчас боролся со зверем внутри себя.
Парень нырнул в темноту спящего дома, шарахнувшись от меня и зажав виски ладонями.
Я оцепенела. Медленно. В данный момент — очень медленно, я начала понимать. Центральные куски мозаики сложились: незначительные детали все еще оставались смазанными, но центральный узор был виден.
«Флур Лунар, что он сорвал, будет требовать равноценную жертву…», — с небывалой ясностью вспыхнули слова Мары у меня в голове.
Если, и правда, существует перерождение. Если в легенде, что передавалась в моей семье из уст в уста, есть хоть доля правды…
Я и он. Мы связаны.
Он должен убить меня. Моя смерть от его рук — плата за нарушенный запрет.
Внутри все похолодело: не только от нарастающей безысходности — крик, сорвавшийся с губ парня, был похож на звериный вой. Я едва могла разглядеть его силуэт, корчащийся на полу в свете фонаря, заливающего крыльцо и лишь на жалкие полметра проникающего в дом.
В этот миг я не могла заставить себя переступить порог, но и наблюдать за его страданиями было просто невыносимо.
Но он… Я не могу, его так оставить…
И я сделала шаг вперед. Шаг смертельно опасный…
Вопящий инстинкт самосохранения, стоящий на низком старте и приготовившийся давать деру, лишь на пару мгновений задержал меня у порога. Бесконечно долгий промежуток между раздирающими душу криками. Правая нога сама дернулась вперед, вместе с сжавшимся в груди сердцем.
Я хотела рвануть к нему, сжать в кольце своих рук, провести ладонью по взмокшим всклоченным волосам, прошептать, что все будет хорошо.
Дверь резко захлопнулась прямо перед моим носом. Щелкнул замок. А потом что-то — точнее, вполне известный кто-то со всей силы тараном налетел на обработанный кусок дерева, петлями прикрученный к косяку. Старая сосна недовольно заскрипела, даже хрустнула, но выдержала удар.
Я не стала дожидаться следующего удара или того хуже — крика Влада о помощи. Стряхнула с себя оцепенение и запечатала в воображаемую пузырчатую пленку сердце, которое под прессом давящей боли, ныло так, будто по-настоящему истекало кровью.
Своей жалостью я ему ничем не помогу.
Зато я знаю, что сделать, чтобы все исправить. Развернулась и кинулась прочь, оставив позади брошенные у крыльца сумка и рюкзак.
По ту сторону двери, в старом, но еще крепком доме, снова послышался шум — что-то грохнулось, задребезжало и точно разбилось вдребезги. Но меня не волновало, что это было — чайный сервиз на антресоли, декоративная ваза в гжельской технике Речицкого фарфорового завода, которая уже разменяла пятый десяток, или один из буфетов со стеклянными дверцами. Меня больше тревожило — сможет ли крупный хищный зверь проделать себе путь на свободу. Окна у бабушки были крепкие, покрашенные белой краской, один минус — стеклянные. Сколько пройдет времени прежде, чем обезумевший от жажды крови леопард разобьет двойную раму, в одном месте и так треснутую?
Эта мысль заставила обернуться на мгновение, вцепившись в приоткрытую калитку.
Тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на поставленной задаче и этапах по-детски простого плана. Безбожно вытерев вспотевшие ладони о джинсы, достала из кармана утепленной худи телефон.
