— Как всё прошло? — спросил лорд Дитмар.
— Всё хорошо, всё благополучно, — ответил лорд Райвенн, смахивая слёзы и улыбаясь. — Никаких осложнений, всё просто чудесно. Признаюсь, я не ожидал получить такой подарок — в мои-то годы! Спасибо тебе, любовь моя! — И он с жаром поцеловал Альмагира. Склонившись над ребёнком, он умилённо проговорил: — Ты моя прелесть, моё чудо! Мы уже выбрали ему имя — Эсгин.
— Альмагир, отец, я вас поздравляю, — сказал Джим. — Я счастлив за вас.
— Спасибо, дорогой. — Лорд Райвенн привлёк к себе Джима и приложил руку к его животу. — Ну, как мы себя чувствуем? Знобит, тошнит?
— Это уже почти прошло, — ответил Джим. — Всё хорошо, отец.
— Ну, я рад. — Лорд Райвенн поцеловал Джима в лоб. — Чтобы всё так было и дальше! — Снова склонившись к своему ребёнку, он улыбнулся. — И вы скоро получите такой подарок, дорогой Азаро.
— Даже два, — заметил Джим.
Так для Альмагира седьмое ульмара, день смерти одного его сына, стало днём рождения другого. Вечером Джим снова вышел на балкон, но уже вместе с лордом Дитмаром, и они стояли, обнявшись и устремив взгляды в далёкие холодные глубины Бездны.
— Вселенная такая огромная, — проговорил Джим. — Неужели есть что-то больше неё?
— Должно быть, есть, — сказал лорд Дитмар.
______________
*горючий материал для каминов, заменяющий дрова
Эннкетин закутал Джима в полотенце и подал ему руку, и Джим, опершись на неё, вышел из ванны. Ступая босыми ногами по ковровой дорожке, он спросил:
— Почему ты больше не вынимаешь меня из ванны на руках, как раньше, Эннкетин? Мне это очень приятно.
— Мне пока нельзя поднимать вас, ваша светлость, — ответил Эннкетин, помявшись. — Через пару недель, наверно, будет можно.
— Но отчего это, Эннкетин? — нахмурился Джим.
— Мне сделали операцию, — объяснил Эннкетин нехотя. — Ничего серьёзного, не волнуйтесь. Доктор сказал, чтобы я месяц берёгся и ничего не поднимал.
Пока он сушил Джиму волосы, Джим хмурился и думал: что за операция? Почему он ничего об этом не знал? Кажется, Эгмемон возил Эннкетина в город, и он должен был знать об этом больше. Одевшись, Джим сразу же пошёл на поиски Эгмемона. Поскольку скоро должны были подать завтрак, то он наверняка был на кухне, рассудил Джим и пошёл туда. И не ошибся: дворецкий действительно был на кухне.
— Эгмемон, что за операцию сделали Эннкетину? — сразу спросил его Джим. — Он сказал, ему месяц нельзя ничего поднимать.
Эгмемон, осторожно и вежливо взяв Джима рукой в белой перчатке под локоть, вышел с ним с кухни.
— Понимаете, ваша светлость… Это для вашей же безопасности. Чтобы он, так сказать, не пошёл на поводу у страсти.
— Эгмемон, я не понимаю, — перебил Джим. — Что это за операция?
— Гм, гм… Как вам сказать, ваша светлость, — туманно начал Эгмемон. — Находясь в непосредственной близости от ваших… гм, гм, восхитительных прелестей, да ещё и по долгу своей службы прикасаясь к ним, так сказать, своими собственными руками, бедняга испытывал мучения… гм, телесного свойства. И существовала опасность того, что он мог однажды не удержаться и… В общем, ему были удалены причиняющие беспокойство органы, вот и всё.
Джим бросился в ванную. Эннкетин в резиновых перчатках ополаскивал ванну, в которой только что мылся Джим, поливая её водой из шланга с насадкой в виде губки.
— Эннкетин! — воскликнул Джим, останавливаясь перед ним со слезами на глазах. — Я всё знаю… Операция…
Сняв перчатки, Эннкетин осторожно взял Джима за руки.
— Не волнуйтесь, ваша светлость. Я сам сделал такой выбор. Милорд Дитмар сказал, что возвращение к вам для меня возможно только после операции… Я хотел к вам вернуться, ваша светлость, хотел больше всего на свете. Я сделал эту операцию, потому что не могу жить без вас. Теперь я снова с вами, и я счастлив.
— Но Эннкетин… Ты ведь уже не сможешь иметь семью, детей… Никогда!
— Мне не нужна семья! — Эннкетин нежно сжал руки Джима. — Вы — моя семья, ваша светлость. Вы мой господин, моё дитя, мой воздух, моё солнце… Вы — всё для меня. Не надо жалеть меня, потому что я не несчастен.
Джим рухнул на диванчик, помертвевший от ужаса и боли. Опустившись на колени, Эннкетин поцеловал оба его запястья и проговорил:
— Не надо, ваша светлость…. Вам нельзя так волноваться сейчас!
— Я не знал, что милорд Дитмар такой жестокий… — пролепетал Джим. — Что он такой деспот!
— О нет, не говорите так о его светлости! Он не деспот, просто очень вас любит, — сказал Эннкетин. — Он не заставлял меня, я сам это выбрал.
— Он знал, что ты по-другому и не поступишь, бедный мой, хороший мой Эннкетин, — сокрушался Джим, гладя его по голове. — Зачем ты сделал это? Разве я стою этого?
— Вы стоите того, чтобы отдать за вас всё, ваша светлость! — ответил Эннкетин пылко. — Если бы я был богатым и знатным, как лорд Дитмар, я бы отдал все свои богатства… да что там богатства — и саму жизнь бы отдал за одну-единственную вашу улыбку.
Джим сам не вполне понимал, что делает. Он поцеловал Эннкетина в макушку, в лоб, а потом встретился с его мягкими губами, по вкусу похожими на тёплое молоко. Но они остались сомкнутыми, а руки Эннкетина, взяв Джима за плечи, очень мягко и бережно отстранили его.
— Напрасно вы это сделали, ваша светлость, — проговорил Эннкетин тихо и серьёзно. — Это ни к чему, ведь я уже ничего не чувствую. А вам следует сохранять верность милорду, ваша светлость. Вы должны быть чисты и святы, как ангел. И не только телом, но и помыслами, а иначе не только милорд не сможет вас любить, но и даже я.
Джима обдало изнутри леденящей волной. Он чувствовал себя неисправимо порочным… Флокар. Клиенты. Грязь. Он буквально чувствовал, как кровь отливала от лица, в голове шумело. Вставая, он отстранил поддерживающую руку Эннкетина и побрёл — сам не зная куда.
За завтраком Джим молчал и не смотрел на лорда Дитмара. Тот, озадаченный такой немилостью, не выдержал и спросил:
— Джим, дорогой мой, что случилось? За что ты дуешься на меня?
— Объясню вам после завтрака, — ответил Джим.
Завтрак продолжился в полном молчании. Лорд Дитмар с беспокойством поглядывал на Джима, а тот не удостаивал его и взглядом. Наконец лорд Дитмар положил вилку и сказал:
