Эдвин даже не посмотрел в сторону служанки, которая ему открыла. Сразу побежал по лестнице наверх. нестерпимо хотелось ее увидеть… Дерзкую, колючую и не сломленную. Пожалуй, ломать такую будет отдельным, изысканным удовольствием, которого в жизни принца не так, чтобы и много было. одно сплошное «нельзя». А теперь он почти король — и поэтому все можно, что бы там ни говорили… И — о, да. он будет ломать Камиллу Велье, ровно до тех пор, пока она не станет примерной женой. он будет чередовать боль и удовольствие, и как же это будет прекрасно и увлекательно во всех отношениях!
он ударом ноги распахнул дверь комнаты. Успел заметить, как Камилла сделала какое-то судорожное движение, забилась в угол за кроватью. оттуда уже не убежать, и Эдвин, глядя на тоненькую фигурку в одной сорочке, глупо улыбнулся.
Камилла… выглядела испуганной, очень.
И это возбуждало.
— Доброго вечера, — объявил Эдвин, — а я пришел навестить вас, моя дорогая невеста.
она не ответила. Просто смотрела. И то изрядное количество вина, которое он выпил перед этим, в самом деле позволило не замечать омерзение в ее взгляде — или, по крайней мере, оно не внушало беспокойства, не задевало за живое.
Камилла молчала и смотрела, поджав губы.
Как будто с укором смотрела. Гордо выпрямившись. И сквозь тонкую ткань проглядывали остренькие вершинки ее грудей.
— молчишь? — Эдвин громко захлопнул дверь, — не желаешь приветствовать будущего мужа?
она и вовсе отвернулась, стала лицом к окну.
И от этого кровь ударила в голову. Эдвин стремительным прыжком преодолел то расстояние, что было между ним и кроватью, схватил девку за волосы и дернул на себя. она вскрикнула и повалилась на спину, извиваясь, как червяк, хватаясь руками за голову. Волосы были длинные, Эдвин намотал их на кулак и потянул наверх, вынуждая Камиллу тоже подняться, а потом и вовсе встать на колени на кровати, к нему лицом.
— ты плохо себя ведешь, — выдохнул он ей в губы, — я тебя научу, как надо.
А про себя подумал — небось, с этим рыжим, она была ласковой. А он, он чем хуже?
Эдвин впился в ее нежные губы, но она сжимала зубы и уворачивалась. Безмолвно. не умоляя, не упрашивая, прожигая взглядом. он дернул вниз ворот ее сорочки, разрывая до пояса, стиснул упругую грудь — и вдруг острая боль пронзила щеку. Стало так больно, что хмельной туман мгновенно растаял, но рассудок тут же затопило злостью.
он выпустил ее волосы, провел пальцами по месту, где болело — на них осталась кровь.
— Ах ты, сучка! Я твоему магу член отрежу, и тебе привезу! — прохрипел он в совершенно белое лицо Камиллы.
Почему-то он ожидал слез, но их не было. она смотрела совершенно сухими глазами, и именно это бесило больше всего.
Поэтому Эдвин отвесил ей оплеуху, разбил губы, прошипел:
— на колени, дура! Сейчас… я с тобой наиграюсь. Я тебя научу, как должна себя вести любящая… жена.
И, стаскивая ее с кровати на пол, сделал несколько шагов назад и потянулся к завязкам на штанах.
Все-таки он изрядно выпил, потому что каменные стены брались мелкой рябью. такого ведь не бывает со стенами, верно?
И эта светлая фигурка у его ног, пытается подняться, и такая ненависть в глазах…
Эдвин крепко зажмурился.
Стены как будто сошли с ума, но как это происходит? тогда бы рухнул дом. А так… словно что-то большое шевелился в каменной толще. И на полу тоже, под ковром все ходуном ходит.
он посмотрел на Камиллу — над ее головой как будто что-то светилось. И это что-то формой напоминало зубчатую корону.
— Что за… — выдохнул Эдвин.
И больше ничего не успел сказать. Раздалось шипение, к нему как будто бросились коричневые змеи — и ему стало так больно, так невыносимо больно, что даже вдохнуть было невозможно. он дернулся и успел понять, что не может сдвинуться с места, и что… прямо под ключицей из его груди торчит окровавленный шип. не может быть! не может?!
Через миг все затопила тьма. Еще несколько мгновений он видел свечение во тьме, ту самую корону… А потом погасла и она.
ГЛАВА 13. Сияние
— Посмотри, до чего ты себя довел, — прошептала тьма, — жалкий, беспомощный. ты бы мог купаться в крови своих врагов. ты бы мог убить их всех и насладиться их мучениями…
— Заткнись.
— но ты ведь знаешь, что я права. ты всегда это знал. Вы — мои дети, часть меня в вас, но вы добровольно запираете в себе ту великую мощь, что я могла бы предложить.
— не добровольно. но, может быть, это и правильно… мало кто способен устоять от соблазна…
— Да какой соблазн? Вы предпочли силе — слабость. И теперь ты здесь, в то время как единственную женщину, которая представляет для тебя ценность, насилует мерзавец в короне!
— Заткнись…
— И ведь знаешь, что я права.
он дернулся и открыл глаза, задыхаясь, чувствуя, как заходится сердце в груди.
Сон… это был всего лишь сон, когда тьма говорила с ним.
И в то же время Аларик понимал, что не совсем… сон. И что она, та сущность, которая делала темных магов — магами, во многом была права. Печать не дает обрести силу, которая бы позволила… многое бы позволила. Уж хотя бы защитить себя и Камиллу, не говоря о могуществе, да он ведь никогда и не мечтал о нем, он просто хотел жить. но жить, как обычный человек — эта привилегия не дана темным магам.
Страшно было то, что он разобрал слова тьмы. Шепот, который раньше представлялся бессмыслицей и сводил с ума, внезапно приобрел четкость, яркость… Как будто слепой прозрел.
И здесь одно из двух: либо он сошел с ума, либо… тьма подобралась совсем близко. В отчаянии он позволил ей приблизиться, прикоснуться к собственному сознанию… или просто она это сделала, когда он спал. Все эти дни, которым он потерял счет, ему что-то подмешивали в воду. А сегодня, вот, не дали. наверное, потому что Эдвин соизволил явиться.
он пошевелился.
Все так же сидел на полу, прислонясь спиной к камню. Руки висят в цепях. Все это наверняка приведет к грудной лихорадке, а там и к могиле — и это даже будет хорошо, потому что принц останется с носом, издеваться будет не над кем.
Щурясь на рыжеватые отблески светильника, Аларик облизнул пересохшие губы. они были солоны от крови, потому что… Ему нос сломали, кость знатно хрустнула. И теперь время от времени шла кровь. Аларик наклонял голову, она текла по подбородку, а потому и вкус на губах.
тюремщики его, сидя на грубо сколоченных табуретках, подвинули себе перевернутый бочонок и играли в кости, смачно ругаясь. тут же в груди шевельнулся холодный сгусток тьмы.
«неужели тебе не хочется, чтобы они умерли? они избивали тебя, беспомощного, закованного в цепи».
он вздохнул. может быть… но толку, если убить кукол? Кукловод-то жив.
«тебе надо всего лишь принять меня, и я дам тебе свободу».
— Заткнись, — уже вслух, не выдержав, прохрипел он.
тюремщики разом замерли.
— ты что-то сказал, придурок? — пробасил один из них.
Этого Аларик запомнил. Звали его Секач, наверное, за соответствующее телосложение. Крепкий и здоровый, почти квадратный, с длинными руками.
«Интересно, что должно случиться, чтоб ты меня принял?» — и тихий смех, от которого мурашки по коже.
— Что молчишь?
И Секач поднялся на ноги. то, что ему доставляло удовольствие бить того, кто не мог сопротивляться, это Аларик уже понял. Поэтому, глядя на тяжело сопящую тушу, попросту сгруппировался, подтянул колени к груди, попытался сжаться в тугой мяч на полу — очень вовремя, потому что получил пинок сапогом в ребра. А руки — наверху, прикованы, и это плохо…
— Что уставился, вергово отродье?
Еще удар здоровенным кулаком куда-то по спине. Правда, Секач сообразил, что толку от этого не много, и занес кулак для того, чтобы врезать по голове… Вот этого не хотелось бы.
— Прокляну, — прошипел Аларик, — заживо гнить будешь!
— Чего? — Секач отпрянул. С минуту смотрел вытаращенными глазами, а затем выплюнул:
