— О, Звезды, Звезды! — пролепетал он, выглядывая из-за спин охраны и оглядывая разгромленную палату. — Что тут произошло?
— Братья, — невозмутимо объяснил апранец.
Охранники подняли меня с пола, скрутили и повели к выходу; медбратья засуетились возле Григо. Член комиссии трагично посмотрел на мою рваную рубашку, заляпанную кровью, и воскликнул:
— Что же вы творите, Малейвы?!
Я оглянулся на Григо, и, наверное, впервые в жизни ощутил, что мы с ним родные. На лице расползлась глупая улыбка. Я побил брата, разгромил палату и мне та-а-ак хорошо!
— Не скалься, — бросил старший Малейв, — не будь я слабым после процедуры эо-блока, в два счета тебя бы уделал. Я сильнее.
— Зато я красивее! — заявил я, впервые оставив последнее слово в споре за собой — меня вывели из палаты.
Глава 25
Тана
Когда меня только доставили на Хесс, чужая планета, чужой воздух и чужое небо страшно меня угнетали (не говоря уже о том, что угнетала и сама ситуация!). Это логично, это понятно.
Но вот чего я не понимаю, так этого того, почему оказавшись после всех злоключений на родной земле и глотнув знакомого воздуха, я почувствовала себя еще хуже, чем после прибытия на трудовую планету… Мое дело было пересмотрено, статус «ЭО-СВОБОДНА» благополучно получен, и никто уже не мог официально обвинить меня в превышении полномочий. Да, я разбила кар начальника, но я отработала свой проступок. Не идеальная гражданка, но и не преступница — такой образ вполне сгодится на то, чтобы заново устроить свою жизнь.
Я добилась, чего хотела… так почему чувствую себя так, словно все потеряла?
Первые два дня дома пролетели быстро, в суматохе, и это отвлекло меня от мрачных мыслей. С утра я была занята тем, что ходила в органы контроля по месту жительства, где мне замеряли уровень эо и давали рекомендации по тому, как дальше восстанавливать свои гражданские права и главное право — использовать эо.
Вечера мои принадлежали семье; в первый вечер мама устроила праздничный ужин. Пришли друзья семьи, поздравили с тем, что все закончилось хорошо. Меня осторожно расспрашивали о том, каково там, на Хессе, и я рассказывала, то, что можно рассказать, вставляя шуточки и смешные истории, которые слышала от других арестантов краем уха. Мне хотелось убедить всех, что ничего плохого там со мной не произошло и произойти не могло; я самоуверенно добавляла, что знала, что мое дело пересмотрят, потому что обвинения были просто надуманы.
Мои слушатели кивали, подливали мне любимый коктейль и снова поздравляли. Никого, казалось, не волнует, каким образом я обзавелась хорошим адвокатом и, пребывая на трудовой планете, смогла все изменить. Конечно, эти вопросы всех волновали, но, не желая портить общий веселый настрой, их не задавали.
Мама светилась, Дегг, отчим, довольно на меня поглядывал, гости быстро расслабились, и только Яри, мой любимый брат, все больше помалкивал и посматривал на меня задумчиво. Хитрюга всегда понимает, когда я вру…
Никто из домашних не хотел вспоминать о той грязи, в которой нашей семье изрядно пришлось вываляться несколько месяцев назад, когда случилась та стычка с «роковым мажором». Никто не хотел знать подробности о Хессе. Дома меня старались только радовать и ограждали от всего неприятного, даже от бытовых обязанностей, так что я ненадолго ощутила себя высокородной гражданкой, занятой только собственным здоровьем и внешностью. После освобождения я должна была в обязательном порядке десять раз сходить в районный Дом Жизни на медитации, и только после одобрения одного из просветленных начать использовать эо. В один из таких дней медитация была назначена на рассвет; когда я вернулась домой, там была только мама, она хлопотала на кухне.
Я с улыбкой на нее посмотрела. Как всегда, выглядит отлично: длинные красные волосы убраны в аккуратный хвост, на лице легкий макияж, домашнее платье хорошо сидит на тонкой изящной фигурке. Как и все лирианцы, мама кажется юной, смотрится лет на двадцать, и только когда ей стукнет лет триста-четыреста, она «повзрослеет» до примерных тридцати. Сейчас ей фактически всего-то восемьдесят с небольшим лет; родила она нас с Яри неприлично рано по меркам Союза.
— Как ты, Тана? В сон не тянет после медитации? — спросила моя молодая родительница.
— Да нет, — ответила я и зевнула.
Она рассмеялась и указала мне на стул.
— Садись, сделаю тебе бодрящий напиток. Яри себе витаминных порошков накупил, разводит их по утрам в воде и пьет. Говорит, это помогает ему концентрироваться на курсах. Позаимствуем у него один.
— На каких еще курсах? — насторожилась я.
— Трехмесячных, для общественных работников, — невозмутимо ответила мама.
— Но ему же стукнуло восемнадцать! Он хотел зарегистрироваться в юношеской программе развития и лететь этим летом в другую систему!
— Для регистрации нужно внести солидный взнос, и сам перелет очень дорогой. Яри решил не регистрироваться. Не смотри на меня так возмущенно, это не мое решение, он сам так захотел!
— Почему? — расстроенно спросил я, вспоминая, как ждал мой младший брат «священного» восемнадцатилетия, возраста, когда несовершеннолетним позволяется зарегистрироваться в юношеской программе развития, ЮПР, и летать группами на другие планеты на экскурсии, а также чтобы присматривать учебные заведения.
— Деньги, Тана. Для этого нужны деньги.
— Но меня-то вы смогли устроить в ЮПР!
— Сравнила! Тогда был жив твой отец… тогда были деньги.
Как и всегда при упоминании об отце меня обожгла боль, и я взвилась:
— Мы не знаем, что случилось с отцом! Он может еще быть жив!
— Живой он или нет, но времени прошло много, — тихо произнесла мать. — Мы уже другие, он уже другой… если жив. Ни к чему вспоминать об этом! Денег нет, Яри будет работать с лета.
Стакан с напитком оказался прямо передо мной; напиток получился шипучим и распространял навязчивые цитрусовые ароматы.
— Пей, Тана, — сказала мама, натянуто улыбаясь. — Это тебя взбодрит.
— У нас что, действительно все так плохо с деньгами, что мы не можем позволить себе внести взнос в ЮПР?
— А зачем ему в ЮПР? — огорошила меня мама. — Яри не собирается покидать нашу планету и уже выбрал учебное заведение здесь. Как только станет совершеннолетним, поступит, а пока может и поработать.
После медитации мне хотелось спать, но, услышав такие новости, я и безо всякого бодрящего напитка взбодрилась. Поднявшись со стула, я стала мерить шагами просторную кухню. Недовольство мутью поднималось в душе, хотя, по сути, для него не было причин.
Чем я недовольна? Что не так? Почему меня так расстраивает решение брата? Я ведь и сама хочу остаться здесь, забыть о полиции, забыть об эо, стать таксисткой и начать простую нормальную жизнь… пусть и скучную, очень скучную.
Я резко остановилась, осознав, что переживаю примерно те же чувства, что и в юности, когда пришла пора принимать решение о том, какую профессию и судьбу выбрать. Остаться ли здесь, и зачахнуть от скуки и размеренности жизни, или рискнуть…
— Если дело только в деньгах, я найду, — сказала я. — Внесем взнос в ЮПР.
— Та-а-ана, — умоляюще протянула мама, — сейчас не время думать обо всем этом. Ты только вернулась, тебе надо восстанавливать права, ходить на медитации… А я Яри не ребенок, он сам за себя решает. Давай не будем об этом! Знаешь, мне приятно видеть тебя в нашем доме. Даже если не брать в расчет Хесс, ты давно не была у нас, слишком редко прилетала. Я уже стала забывать, что у меня есть дочь.
— Я часто звонила, мам.
— Что мне эти звонки! — фыркнула она, внезапно рассердившись. — Чего стоили твои уверения в том, что все хорошо? Ты мне никогда ничего не рассказывала о себе, никогда не посвящала в свои планы, просто ставила перед фактом: мама, я буду учиться в Академии Жизни; мама, я стану полицейской; мама, я улетаю жить на другую планету; мама, я осуждена… Едва повзрослев, ты задумала от нас уехать, от меня уехать, а сейчас хочешь подбить на это и Яри?
