не знаю, что ты у меня спрашиваешь. Истории о Медузе нет. Она и ее жуткие сестры были мраком на горе Олимп, и Персей спас этим боем даже богов.
— А если она не была такой? — гнев горел в его груди так сильно, что он едва дышал. Хрисаор сжал его ладонь, но он знал, что мальчик слушал каждое слово, сказанное едким мужчиной и людьми, которые слушали.
Все хотели верить, что герой не мог ошибаться. Они хотели думать, что женщина со змеями на голове была злодейкой в этой истории.
Потому что иначе они были на стороне зла. И они обрекли ее из-за ее облика, а не из-за качеств ее сердца.
Рассказчик был таким же плохим, как они. Он был изобретательным, должен был видеть сквозь ужасы истории правду. И правда была хуже того, что можно было сказать о Горгонах.
Но рассказчик видел историю не так, как Алексиос. Он поджал губы, покачал головой и сказал:
— Боюсь, я не пойму, куда ты клонишь, друг. Горгона — злодейка в этой истории.
— А если Медуза была доброй женщиной, которая оказалась не в том месте не в то время? А если боги наказали ее, хотя не должны были? — он агрессивно шагнул вперед, чуть не волочил Хрисаора за собой. — А если герой станет злодеем?
Рот рассказчика открылся, и толпа напала бы на Алексиоса. Они могли вскочить с мест, злясь, что он испортил идеальную историю об идеальном герое.
Но они не успели.
Ладонь сжала его плечо и потащила его от толпы. Алексиос был удивлен, что кому-то хватило сил тащить его, и он позволил человеку увести его от ужасной истории в тени ближайшего переулка.
Хрисаор скулил, напоминая Алексиосу, что он был не один. Он пришел не спасать честь Медузы, когда все считали ее демоном. Он не мог так реагировать. Его мальчик слушал.
Он не посмотрел на незнакомца, спасшего их от толпы. Алексиос опустился на колени перед мальчиком и прижал его к сердцу.
— Прости, — прошептал он в капюшон плаща мальчика. — Я не должен был поддаваться гневу. Ты знаешь, я не злюсь на тебя.
— Я думал, ты побьешь их, — Хрис всхлипывал. — Я думал, они заберут тебя у меня.
— Нет, нет, — Алексиос погладил спину ребенка. — Я тебя не брошу. Никогда.
— Смелый слова для мужчины, который забрался так далеко ради мести, — голос был смутно знакомым, хотя он не думал, что снова услышит его.
Алексиос выпрямился и повернулся, увидел худую фигуру за собой. Он считал ее своей матерью.
— Даная, — потрясенно сказал он. — Я думал, ты у Полидекта в плену.
Она опустила свой капюшон. Золотые кудри, которые он так хорошо помнил, постарели. Серебристые пряди обрамляли ее лицо, хотя золото еще осталось среди них, соперничало с солнцем. Несколько морщин появились вокруг ее глаз за это время, но она все еще была красивой, как он помнил все эти годы.
— Алексиос, — ответила она. — Рада видеть тебя в Эфиопии, хоть и в таких обстоятельствах.
Он шагнул к ней и взял ее за руки.
— Я думал, ты еще в Серифосе.
— А я думала, что тебя и моего сына убили на вашем задании, — она сжала его пальцы и мягко улыбнулась. — Я взяла все в свои руки, чтобы сохранить свою жизнь.
Он скривился.
— Все так плохо?
Даная посмотрела на ребенка за ним, тот глядел на нее из тени капюшона.
— Думаю, можно и так сказать. Полидект бывает… грубым. Но в этом городе есть друзья, которые ценят мою жизнь больше, чем короля.
— Ты скрывалась, — он не мог поверить, что она сбежала, но она уже удивляла его раньше.
Алексиос притянул Хрисаора к своему боку. Как он мог просить ее о помощи, когда он охотился на ее сына? Даная была матерью, в первую очередь, а потом королевой.
— Я знаю, что ты ищешь Персея, — прошептала она. — Ты хочешь помешать ему делать ужасы, которые он творит как герой. Да?
Она смотрела в его глаза с сердцем в ее взгляде, и он не мог ей врать. Вздохнув, Алексиос кивнул ей.
— Да. Я хочу покончить со страданиями многих людей. Я даже не узнаю его больше, Даная. Он не Персей, которого мы знаем и любим.
— Знаю, — она отошла на шаг, заламывая нервно руки. — Я поняла это, когда он не пришел сразу же за мной. Я слышала о его приключениях с Андромедой. Он даже не в Серифосе. Он ушел на Аргос, где все это началось. Он вернулся домой, чтобы убить моего первого мужа, как и говорилось в пророчестве. И я знаю, что он преуспеет, потому что если я чему-то научила сына, так это тому, что нужно заканчивать то, что начал.
Это было ужасное осознание для матери.
— Аргос? — повторил он. — Зачем он отправился сначала убивать твоего первого мужа?
— Если бы Акрисий не отказался от него, Персей вырос бы как принц, а не сын рыбака, — она крепко обвила себя руками, защищаясь от правды. — Боюсь, он был бы еще хуже, если бы вырос как принц. Он так воодушевился идеей быть героем, думает, что мир должен встать на колени перед ним, даст ему будущее, которое он так желает.
Алексиос не должен был рассказывать ей все. Он должен был пообещать, что вернет ее сына на верную дорогу, и жить дальше, потому что он все еще была женщиной, которая приняла его под крыло. Она все еще была как мать, он знал ее и любил.
Но он не мог. Он не мог дать ей жить дальше, не зная, что сделал Персей.
Он нежно повернул Хрисаора к Данае. Он осторожно открыл кожу мальчика угасающему свету, надеясь, что она увидит ребенка бога, каким он был. Просто мальчиком. Мальчиком, отчаянно нуждающимся в матери.
— Это сын Медузы. Один из них. Другой — крылатый конь, на котором летает Персей.
— Ее сын? — она посмотрела на ребенка, а потом на него. — Я слышала, что ее прокляли месяцы назад. Как она…
Он видел, как на ее лице проступило понимание. Слезы выступили на глазах Данаи, она поняла, что ее сын убил беременную женщину, даже если персей не знал этого, когда казнил Медузу.
Он все равно сделал это. Неведение не оправдывало жестокость.
Даная склонилась и протянула руки к Хрисаору.
— Дай посмотреть на тебя, мальчик. Ты — ребенок женщины, которую убил мой сын. Я хочу извиниться за это, но сначала я хочу увидеть, кто ты.
Хрис не вздрогнул, не отпрянул от незнакомки. Он
