— Василёк, прости меня за всё, что я сделал не так. И не прогоняй, пожалуйста.
Его взгляд изменился. Глаза снова стали такими, как я их помнила. Никакого холода, отчуждения, вызова. Только вина и нежность.
— Не буду, — всхлипнула я. — В смысле, прогонять не буду, а прощать буду. Я тоже вспомнила кое-что. Но обрывками.
— Удивительно, что вообще вспомнила спустя столько лет.
— Но ты же вспомнил…
— Под воздействием чувств, которые противоречили заданным установкам, внушение дало сбой. Оно вообще сбоило, и временами я то охладевал к тебе, то, наоборот, проникался чувствами. Это было сложно. И с Ксендрой было тоже самое. Я то бесился, то не чувствовал ничего, то сгорал от любви. Вот меня и лихорадило. Прости, что тебе досталось столько боли.
Я прижалась к нему и прикрыла глаза.
— Ты можешь связаться с леем Арванисом? У них всё в порядке?
— Да, — ответил Алекс после паузы и короткого разговора по мыслеречи. — Они будут позже.
— Ты правда хотел меня убить? — тихо спросила я.
— До того, как оказался в твоём мире. А после — самообманом занимался. Ничего я бы не смог тебе сделать, а каждый раз при мысли, что с тобой могло что-то случиться, в жилах стыла кровь. Так что Эртанис оказался прав. Думаю, надо будет позвать их с Маританой в гости. Как считаешь?
— У нас имение разрушено.
— Мне нравится, как это звучит, — тихо рассмеялся Алекс.
— Что имение разрушено?
— Что оно разрушено у нас. Но мы его отстроим, вместе. Станет лучше прежнего. Я всё равно никогда не ощущал себя там, как дома. А так — ты переделаешь там всё под себя, и станет уютно. В Иртовиле жить я не смогу. Это слишком далеко от столицы, да и потом, это же дом отца, а не мой. Кстати, нам ещё нужно столичный дом достроить. Василёк, как ты смотришь на то, чтобы опять за меня замуж выйти?
— Я подумаю. Пока что ты на испытательном сроке. Может, ещё распробуешь вкус свободы… теперь-то ты не ограничен меткой.
— Ни за что. Но говорить я больше ничего не буду. Ты сама увидишь и убедишься. Ты как, ощущаешь себя достаточно отмытой? — он убрал с моей щеки прилипшую влажную прядь.
— Да.
Алекс вытащил меня из ванны, завернул в пахнущее цветами полотенце и отнёс в спальню. А затем поцеловал. И увлёкся. Спустя минут пятнадцать на теле не осталось ни единого нецелованного места.
— Иди ко мне, — притянула я его к себе.
— Я не могу… Такой сумбур в голове, что я с трудом себя контролирую. И магию тоже. Ты можешь забеременеть.
— Девочкой? — вырвалось у меня.
Алекс приподнялся на локте и внимательно посмотрел мне в глаза. Он невозможного фиолетового взгляда по коже побежали мурашки.
— А ты хочешь девочку? — с затаённой надеждой спросил он и серьёзно добавил: — Я очень хочу. А то я совершенно пропустил твою первую беременность, и мне даже почти не досталось её невыносимости. Несправедливо, ты не находишь?
— Нахожу, — пришлось согласиться с ним.
Меня же накрыло невозможным счастьем, словно последние месяцы прошли в тягучем кошмаре, и только сегодня наконец удалось пробудиться. Я жарко поцеловала Алекса, оплетая руками его шею, и растворилась в ощущении близости.
Мне было хорошо, так мучительно прекрасно хорошо, что всё остальное больше не имело значения.
Эпилог
Алексис
Пока страну лихорадило в ожидании так и не наступившей войны, а Аврелис организовывал первый в истории Аларана парламент, Эльогар тоже лихорадило, но куда серьёзнее.
Беременность Ани проходила непросто. Сначала был токсикоз, и жену тошнило от всех запахов сразу. Есть она могла только мясо, тушёное с укропом, укроп и бульон из мяса с укропом, а пить — воду или отвар. Из укропа, естественно. К счастью, он в хорошо взошёл и буйно рос, заполоняя собой половину отведённого под грядки пространства.
Чтобы выразить свою поддержку, или, если уж совсем честно, перед лицом ультиматума лишиться матери, жены и невестки, мы тоже ели укроп. Иногда, конечно, сбегали в столицу и съедали там столько, сколько могли вынести наши желудки, но по возвращению были всегда разоблачаемы и заклеймены людьми без души и обоняния.
Несмотря на приличную доплату, не весь персонал выдержал укропную пору, хотя экономка зайтана Тиварт неплохо похудела и до сих пор с нежностью вспоминает те два месяца. Мама, невзлюбившая иномирскую приправу с самого начала, страдала молча и, кажется, отъедала зелень от живой изгороди, потому что за два месяца возле окна её покоев образовалась существенная проплешина. В доме стихийно возник чёрный рынок, где за очень большие деньги торговали варёным бататом, свежими фруктами, сладкими рулетиками и копчёной рыбой. Место падения нравственности было найдено по запаху и уничтожено на корню, а батат и рыба — зарыты в дальнем углу огорода. Отец, исчезнувший с лопатой в том направлении пару минут спустя, позже сетовал, что в очереди за сокровищами оказался лишь третьим, зато по дороге удачно поживился сырой редькой прямо из земли. Мне не принёс, потому что мы не настолько близки, и тут каждый сам за себя.
Потом настал период неудержимого вожделения, когда Аня воспылала ко мне поистине неуёмной страстью. Поначалу я был в восторге, потом доволен, потом польщён, потом справлялся с возложенными на меня супружескими обязанностями, но вскоре, несмотря на безграничную любовь к жене, наступил физиологический предел моих возможностей, закончившийся рыданиями на тему «я стала жирная, и ты меня больше не хочешь!». Следующий месяц начисто стёрся из памяти, благо хоть есть можно было всё подряд, но, кажется, спальню я не покидал: ходить не мог.
А затем наступил этап вселенской грусти, когда Аня плакала почти безостановочно. Её расстраивали:
1. Погода (пытались плести арканы, чтобы разогнать дождь, но безуспешно),
2. Цвет стен в свежеотремонтированном доме (перекрасили),
3. Новый цвет стен (перекрасили обратно),
4. Старый цвет стен, который получился не такой, каким был раньше, а раньше он был хорошим (перекрасили ещё несколько раз, но каждый раз получалось только хуже),
5. Разбитая чашка, потому что якобы у Ани кривые руки (заверяли, что руки очень ровные, колдовали и склеивали всей семьёй),
6. Склеенная чашка, потому что якобы Аня не заслуживает такого заботливого мужчины, как я, а чашка никогда не станет прежней (убеждали, что Аня заслуживает всего, особенно меня и склеенной чашки),
7. Отсутствие оливок (признали бессилие и страдали совместно),
8. То, что сыновья скоро вырастут и уедут от нас (сыновья обещали не расти),
9. То, что она никогда не станет такой дочерью для мамы, которая могла бы у неё быть (не сразу разобрались в сути трагедии, мама предложила удочерение, получила обиженный отказ),
10. То, что мы уделяли слишком мало внимания (устроили дежурства и несли вахты по уделению внимания),
11. То, что мы не даём ни секунды покоя и задушили своей заботой (мы с сыновьями заперлись в детской, а родители временно съехали ночевать во двор под предлогом того, что давно хотели провести время на природе),
12. То, что я уйду от неё обратно к Ксендре (Ксендру к тому времени давно казнили),
13. Что я ушёл бы к Ксендре, если бы смог (поклялся, что нет, не поверила),
14. Что у Ксендры была сестра-близнец (не было), и я уйду к ней (обещал не выходить из дома в ближайшие годы),
15. А если бы сестра-близнец была, то точно бы ушёл (предложил отрезать себе ноги, был обвинён в бездушности),
Но и этот этап закончился, а ближе к родам наступила пора, названная мамой гнездованием. Аня переделала мою спальню в детскую, потом свою спальню в детскую, потом гостевую в третью детскую, потом среднюю детскую обратно в нашу спальню. Обои переклеивались, мебель перекрашивалась, мастера изготавливали коляски, коих получилось семь штук, в том числе одна с высокой проходимостью для путешествий на природу (не путешествовали) и одна складная и маленькая для полётов на крыларе (не летали). Портные шили сначала старые занавески, потом новые занавески, потому что предыдущие были недостаточно жизнерадостные. На мой взгляд, занавески вообще не способны радоваться жизни, но таких замечаний я себе не позволял, жить-то хотелось. Старшим детям тоже досталось, у них появились сочетающиеся кафтаны для выходов в свет с младшей сестрой (к моменту, когда дело дошло до выходов в свет, из своих кафтанов выросли все). Сыновья иногда спрашивали меня, навсегда ли мама останется такой, и я неизменно отвечал, что нет, а потом в ужасе лежал по ночам, уставившись в потолок, представляя, что да.
