Так и есть! - Догадался он. - Составляющие.
Околоточный из-за плеча заглянул в чемоданчик.
- Ох ты ж, мать! - Не выбирая выражений, выдал он. - А никак, рванёт, Александр Сергеевич?
- Не рванёт. Тут по отдельности все. Взрыв будет, если в нужной последовательности собрать бомбу. - Объяснил он. - К тому же нет сахара и грузил. Из соображений безопасности отдельно хранятся.
- Изымать? - Спросил жандарм, прибывший из ближайшей полицейской части.
- Оставить всё как есть. - Приказал Гнездилов. – Да приставить наблюдение!
Он обернулся к околоточному.
- Упустишь, спущу шкуру! Нам надо выяснить, для кого сюрприз готовят и предотвратить, ясно?
Околоточный нехотя кивнул. Мало ему проблем на рынке. За Апрашкой итак дурная слава стоит, как нищета на паперти. Неотъемлемая её часть. Так нет же, приспичило кому-то взрывчатку тут прятать.
Гнездилов же приказал всем расходиться и сам отправился с докладом прямиком на Галерную. К счастью, с недавних пор он мог совместить партию в шахматы после ужина с докладом самому министру.
***
Лилит нервничала. Сегодня все решится. Об этом сообщил мальчишка, принёсший записку от недавнего визитера. Ей непременно хотелось участвовать в процессе, но мужик, назвавшийся Цыганом, уверял, что её партия будет разыграна позже. Она переживала, что это происки недругов, не доверяла, так как привыкла сама контролировать процесс, но именно сейчас ради своей цели ей пришлось смириться.
Как заверил Цыган, сегодня ночью к ней заявится Николай. И дальше только от княгини зависят дальнейшие обстоятельства. Оставалось дело за малым - исчезнуть из дома незаметно для мужа. Князь приезжал поздно, порой вообще под утро, а в последнее время он игнорировал покои Лилит, что несомненно играло ей лишь на руку. Но осторожность не помешает. Всё обязательно будет так, как ей хотелось. Лилит Оболенская всегда добивается своего!
Ане, постучавшей в сумерках в дверь избы в деревне под Стрельной, открыла девчушка лет десяти с малышом на руках. На румяной, круглолицей девушке с тяжелой, тугой косой был простой крестьянский сарафан. На плечи накинут шерстяной пуховый платок. Она явно не ожидала увидеть на пороге хорошо одетую даму с узлом в руках. Девчонка удивленно поздоровалась, впуская барышню в сенцы.
- Откудова вы тут, барышня? – Спросила, судя по всему, сестра Глаши.
Аня положила узел на лавку, прикрыла за собой дверь и собралась представиться, как из комнаты вдруг услышала женский голос.
- Кто пришел, Настька?
- Здравствуйте, - громко, чтобы в избе точно услышали, представилась гувернантка. – Я – Анна Терепова, хозяйка вашей дочери Глафиры.
В дверном проеме показалась женщина чуть старше средних лет с усталым, замученным жизнью лицом. На ней была кофта, длинная, в пол, юбка. Голову покрывал платок. Руки женщины были перепачканы в муке. Наверное, именно поэтому встречать Аню вышла не сама хозяйка дома, а дочь-подросток.
Женщина с опаской окинула взглядом Аню, потом узел, лежащий на лавке у входа и осторожно сказала:
- Что ж вы стоите в дверях-то? Проходите в горницу. – И скрылась за дощатой, грубо сколоченной дверью.
В избе было чисто и на удивление уютно. В большой русской печи горел огонь, со стороны кухни на ней что-то скворчало в котелке и неимоверно вкусно пахло. Аня вдруг испытала острый приступ голода. Немудрено, она вдруг поняла, что сегодня не обедала, а уже смеркалось. Со стороны комнаты на печной лежанке на ватных одеялах и овечьих полушубках устроились еще двое ребятишек. Они играли с какими-то самодельными игрушками – то ли свистульками, то ли петушками – Аня не разглядела. На столе теплилась лучина, она давала очень мало света. От этого в избе было темновато, но судя по всему, это было нормальным. Зимой день короток и крестьяне рано ложатся спать. А еще на столе Аня разглядела книжку, какую-то самую простую, с крупными, примитивными картинками. Лубок, догадалась она. Настасья читала младшей сестренке, тем самым развлекая ее. В красном углу за вышитыми занавесками виднелись иконы.
Аня прошла на кухню, которая была отделена от основной части комнаты дощатой перегородкой. Там был еще один стол, поменьше, чем в горнице, на нем видимо и готовили пищу. Мать Глаши тяжело опустилась на табурет у стола, приглашая девушку присесть, и зашлась нехорошим, лихорадочным кашлем.
-Меня зовут Анна, я служу гувернанткой в доме Ильинских. – Повторила девушка. Откуда-то взялось волнение. – И… в последнее время Глаша помогала мне. Я привезла ее вещи.
Смотреть в глаза этой женщине Ане было тяжело. Почему-то она почувствовала свою вину, будто это она не уберегла камеристку.
- Глашка говорила, что вы добрая барышня. Вижу, то - правда. – Женщина незаметно смахнула слезу и вдруг засуетилась, выбивая лежащее на столе тесто.
- Я привезла вещи, подумала, что они вам пригодятся. – Тихо сказала гувернантка.
Беседа не клеилась, взаимная неловкость не давала говорить открыто. Ане казалось, что все, что бы она не сказала матери Глаши, все будет глупым и пустым – все слова соболезнования или жалости. А женщина отнеслась к ней настороженно. Она не могла взять в толк, что привело эту хорошо одетую городскую барышню в их крестьянскую избу.
- Конечно, сгодятся. Перешью ейные платья на наряды для Настьки. – Согласно кивнула женщина.
Аня почувствовала, что больше говорить не о чем. Дурацкая ситуация: уйти – значит, добираться пешком по метели к железнодорожной станции. А напрашиваться на ночь было неловко.
Аня встала и вынула из кармана платья ассигнации. Собрала накануне все, что ей давал с собой Порфирий Георгиевич. От той стопки денег мало что осталось, так как на них девушка покупала себе платья и книги, но все, что не потратила, она решила отдать этой семье – всяко помощь. Положила купюры на стол:
- Вот, возьмите, пожалуйста. Я не забирала расчет. Как будете в Петербурге, придите к хозяйке, она посчитает. А это… - Аня запнулась. – Моя вам помощь. Тут немного, но может, и они будут полезны.
У женщины полезли на лоб глаза. Никогда она не видела, чтобы люди просто приходили и отдавали деньги. В жидкой стопке было немного, как думала Аня, но для крестьянской семьи с четырьмя ребятишками и без кормильца – все подмога. Женщина вдруг зарыдала, бросилась Ане в объятия. То ли не смогла больше держать в себе горя, то ли так благодарна была. Девушка обняла мать Глаши и разревелась сама. Так и стояли они, оплакивая одно большое
