Ветры крепчают. Желудок падает куда-то вниз — нас несет головой вперед, все быстрее и быстрее, мы летим по прозрачной трубе, и ветер прижимает наши волосы к головам.
— Что происходит? — кричу я, пытаясь поднять голову с плеча Старшего и посмотреть ему в лицо.
— Не бойся! — кричит Старший, опустив голову. Его слова, трепеща, пролетают мимо ушей, словно колибри.
Воздушный вихрь проносится так быстро и с таким шумом, что говорить бессмысленно. Он обнимает меня еще крепче, и я прижимаюсь лицом к его груди.
И сквозь все это — бушующие ветры, свист волос, хлопанье одежды — я слышу, как бьется его сердце.
Труба изгибается, поднимаясь вдоль стены, и мы поднимаемся вместе с ней, словно стрела в самом сердце урагана. Внизу виднеются зеленые пятна пастбищ. Стараюсь поднять голову, мышцы шеи сопротивляются давлению, и, когда мне это удается, я вижу, как там, вдалеке, на другом краю уровня прочь от нас уносятся разноцветные трейлеры.
И вдруг — резкий толчок, от которого меня мутит и начинает кружиться голова. Труба делает резкий поворот. На несколько секунд вокруг нас смыкается тьма, а потом мы появляемся из отверстия в полу верхнего уровня. И тут, наконец, останавливаемся.
В слезящихся глазах все плывет. Странное чувство, словно меня тошнит. Стараюсь побороть это ощущение. Кружится голова, но непонятно, от трубы это или от чего-то другого. Я чувствую себя вялой и уставшей.
— Добро пожаловать на уровень хранителей, — говорит Старший. — Тут я и живу.
Старший
Ее прохладная ладонь держит мою руку. Держит так крепко, что мои пальцы, и так уже замерзшие в гравитационной трубе, совсем онемели, но я не против. Ничуть не против. Она улыбается, слегка задыхаясь от ветра, и я мечтаю, чтобы мы остались одни в учебном центре и я мог заправить ей за ухо эту непослушную прядь рыжих волос, поцеловать смеющиеся губы. Но за дверью уже слышны голоса — люди все прибывают через люк с уровня корабельщиков.
Наши взгляды встречаются, и я замечаю, что ее глаза подернуты странной дымкой, словно она только что проснулась. Но когда я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Держась за руки, мы проходим через учебный центр и выходим в Большой зал. Я удивлен — даже не мечтал, что она позволит мне так долго не отпускать ее, — но она просто улыбается в пространство, словно забыла, что я держу ее за руку.
В Большом зале полно народу. Я никогда не задумывался, насколько он велик — но тут помещаются все, даже притом, что из люка появляются все новые и новые люди. Наконец я вижу Харли, а вместе с ним Барти и Виктрию. Он остается рядом с ними, у люка, но подмигивает мне, видя, что Эми от меня не отходит. Широко распахнутыми глазами она смотрит на множество новых лиц. Фермеры жмутся друг к другу, кудахча, словно куры. Корабельщики стоически расположились по краям зала. Интересно, они что-нибудь знают? Конечно, Старейшина вряд ли раскрывал им свои планы, но по тому, как они стоят, собравшись кучками, похоже: они знают что-то, чего не знаю я.
Может, Док знает? Окидываю взглядом толпу, но его не вижу.
Почти все смотрят наверх. «Звезды» на потолке мерцают и светятся. Мигает красная точка — наш корабль. Всего лишь в сорока девяти годах и двухстах шестидесяти четырех днях от неподвижного огонька, который обозначает Центавра-Землю. Дом.
— Смотри, звезды, — говорит один из фермеров стоящей рядом девушке. Они чуть придвигаются друг к другу, их плечи соприкасаются. Оба смотрят вверх. Девушка кладет руку на живот, поглаживает его раскрытой ладонью. Они перешептываются, не отрывая взгляд от горящих лампочек, которые считают звездами.
Такое чувство, словно все в Большом зале разбились по парам, и многие женщины гладят руками животы. Я придвигаюсь ближе к Эми, наши руки соприкасаются, и она не отводит мою руку.
Поток людей из люка уменьшается, потом иссыхает вовсе. Мы все здесь. Мы все ждем.
Несколько корабельщиков стоят прямо у входа в комнату Старейшины. Они стоят, выпрямившись, и то и дело украдкой оглядывают толпу. Жители Палаты держатся вместе, из толпы слышатся их голоса. Но, повернувшись к ним, я замечаю, что Харли молчит. Он смотрит наверх и, наверное, чувствует, что это не настоящие звезды. Как может человек, видевший звезды, перепутать их с этими гирляндами?
Я раскрываю рот, чтобы спросить Эми, что она думает о фальшивых звездах, но не успеваю заговорить — дверь комнаты Старейшины распахивается.
На нем — официальное облачение Старейшины: тяжелые шерстяные одежды, расшитые на плечах неяркими, недвижными звездами, а по кайме — обильными зелеными ростками, надеждой всего корабля.
— Друзья, — начинает Старейшина лучшим своим голосом доброго дедушки, — нет, дети мои.
Фермеры вокруг вздыхают, женщины поглаживают животы и улыбаются мужчинам.
— Я пригласил вас всех сюда с очень важной целью. Прежде всего, я хотел показать вам звезды, — он поднимает руку, и все лица следуют за ней, все глаза обращаются к ярко горящим «звездам». — Видите след, что тянется от каждой звезды? — продолжает Старейшина, и фермеры кивают. — Вот как быстро корабль мчится сквозь космос к нашему новому дому.
Я бросаю взгляд на Эми, но она просто бессмысленно глядит вверх. Кажется, она еще не поняла, что это не настоящие звезды. Оборачиваюсь к Харли. Он смотрит на меня из другого конца зала, тревожно хмурясь. Он тоже понимает, что что-то тут не так.
— Как вы знаете, вы, молодежь, — то самое поколение, что должно увидеть Центавра-Землю. — Старейшина умолкает и, трагически вздохнув, добавляет: — Но, увы, этого не будет.
По толпе прокатывается волна шепота. Красная лампочка, символизирующая «Годспид», передвигается назад, прочь от Центавра-Земли.
— Двигатели нашего милого «Годспида» истощены, друзья, и корабль не может лететь быстро. Мы должны были приземлиться через пятьдесят лет.
— Через сорок девять лет и двести шестьдесят четыре дня, — перебивает его крик. Мы все, как один, оборачиваемся к Харли. Тот смотрит прямо на Старейшину. Лицо его побелело, круги под глазами кажутся еще темнее.
Старейшина снисходительно улыбается.
— Как скажешь. То есть в ваш век, друзья. Но, боюсь, едва ли это случится. Посадки через пятьдесят лет не будет.
— Когда? — спрашивает Харли, и голос его звучит теперь тихо и испуганно.
— Будем надеяться, друзья, что ученые окажутся не правы и что Центавра-Земля ближе, чем считается.
— Когда?
— До посадки осталось семьдесят пять лет, — просто отвечает Старейшина. — На двадцать пять лет больше, чем мы думали.
Уровень хранителей погружается в молчание. Двадцать пять дополнительных лет? К моменту посадки я буду не стариком — я буду мертвецом. Сам того не сознавая, я стискиваю ладонь Эми. Она в ответ сжимает мои пальцы, но так легко, что я едва чувствую.
