Ознакомительная версия.
Стефан стоял напротив, притиснув меня к стене и низко опустив голову. Одна его рука больно сжимала мое запястье, а другая все еще была на моем горле, впившись пальцами в ямки под подбородком… я еле дышала.
Он мгновенно отдернул руки, глядя на меня с тревогой, и был бел как бумага. Он ничего не помнил. И ничего не понимал.
– Лика… – начал он. – Я, кажется…
Он был напуган не меньше моего. Но я была не в состоянии сказать ему то, что следовало: «ты не виноват, это все я», «ничего такого не случилось», «ты не сделал мне больно». Я вообще была не в состоянии говорить. Меня переполняло отчаяние. Если бы внутри меня существовал город, то сейчас его бы просто сровняло с землей, со всеми его домами, улицами и мостами… Его бы просто стерло с лица земли.
Твердь под ногами качнулась, как в лифте: я медленно погружалась в свой персональный ад.
* * *
Я бежала по темной улице, едва разбирая дорогу. Наверное, так летит сквозь лесную чащу перепуганная насмерть птица: не чувствуя усталости и боли, вне времени и пространства, без всяких мыслей – только хрип и хлопанье крыльев.
Дальше, дальше от этого места, где только что подо мной разверзлась земля и рука какого-то невидимого демона ухватила меня за лодыжку!
Я бежала, пока могла дышать, потом морозный воздух сделал свое дело: грудную клетку словно стеклом набили, и я рухнула на обледеневшую скамью в каком-то незнакомом парке. Дыши, Лика Вернер, дыши. Пейзаж, пространство, предметы – все постепенно начало обретать очертания. Черный металл скамейки, мой оранжево-красный шарф: один конец чудом цепляется за шею, другой – болтается у самой земли, разбитые ладони, разорванные на коленях джинсы…
Я – запертая в милицейской машине, в теле арестованного мужика, – это все было реальностью, все до последней детали! Тогда я смогла обмануть себя, смогла убедить себя, что все это было посттравматическим бредом, хотя и до чертиков реальным. Но не в этот раз.
Снег таял на шее и лице и сползал ледяными струями за шиворот. Слезы текли по щекам, так что, когда я наконец добралась домой, на моем бесцветном, распухшем лице не осталось ни капли косметики.
* * *
Две недели я провела дома, свалившись с такой ангиной, какой у меня сроду не было: не могла ни есть, ни говорить. Анна, как цербер, никого ко мне не подпускала, даже самых близких подруг. Я не сопротивлялась. Александра все поймет, Ида все простит, я объясню им все. Если хватит слов…
Впрочем, однажды Анна все же принесла мне телефон. «Он очень просил», – призналась она, поправила одеяло и вышла. Я знала, что это Стефан, еще до того, как услышала голос.
– Я тогда наверно… вырубился. Мы целовались, а потом – ничего не помню. Вообще. Но у тебя было такое лицо, как будто случилось что-то ужасное… Мы можем встретиться?
– Нет, не могу, не получится, никак, – начала неумело отказываться я.
«Прости, Стефан… я не хочу никаких парней. Никаких встреч. Никаких разговоров. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Потому что мне очень – ОЧЕНЬ! – страшно».
* * *
Зеркало не врало: я давно не выглядела так хреново. Блеклые, торчащие во все стороны волосы, бледная сухая кожа, кажущаяся еще более бледной на фоне волос, фиолетовые круги под глазами. И серые, нездорово тусклые глаза. «Мои свинцовые пули», – любил говорить о них папа, когда я приходила к нему, рассерженная или огорченная чем-то. Теперь максимум, на что эти глаза могли рассчитывать, – две старые оловянные пуговицы.
Ох, папа… Мысли об отце тут же придали мне сил. Нет, я не могу позволить себе сломаться. «Всему есть объяснение», – сказал бы он. Так и есть. Если это кошмар, мне нужно проснуться. Если это помешательство, мне нужен врач и банка разноцветных колес. Если я монстр, мне нужно научиться жить с этим.
2. Спасаться от себя самой
Говорят, что процесс принятия неизбежного состоит из пяти стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Сначала ты качаешь головой, потом кричишь и бьешь об пол тарелки, затем пытаешься заключить сделку с судьбой, после пьешь антидепрессанты горстями и вот наконец падаешь в изнеможении, раскинув в стороны руки… Я и тут не вписалась в норму: стадии сменяли друг друга в хаотичном беспорядке, день за днем, месяц за месяцем. Декабрь, январь, февраль – вода, огонь, медные трубы. К концу зимы я смогла бы написать диссертацию на тему: «Как быть вне себя, не привлекая внимания окружающих». Теперь меня начало выбрасывать в школе.
Первый раз случился на уроке химии. Ничто не предвещало беды: класс мирно похрапывал, химичка разрисовывала доску формулами, Ида что-то шкрябала на клочке бумаги. И тут все пришло в движение: класс завертел головами, над нашей партой склонилась химичка и тут же гордо выпрямилась с трофеем в руке.
– Ковалевская! Что у нас тут?! Неужели что-то более важное, чем ковалентные связи? Так-так… – химичка развернула отобранную у Иды записку и громко откашлялась. – Я тоже не могу перестать думать о тебе. Постоянно прокручиваю в голове нашу последнюю встречу…
– О не-ет, – Ида прижала ладони к пылающим щекам. – Пожалуйста-а…
Ни один вменяемый человек не смог бы намеренно обидеть Иду: маленькая, хрупкая девушка с лицом фарфоровой куколки. Да легче пнуть котенка, чем обидеть Иду. Но у химички кислотные пары давно выжгли зону умиления в мозгу.
– Не представляешь, как мне хочется… – продолжала химичка.
Я обернулась и встретилась глазами с сидящей позади Алькой. Она тоже была в бешенстве. Коротко стриженные каштановые волосы торчат во все стороны, как наэлектризованные, глаза опасно сузились, карандаш в руке вот-вот сломается. Она тоже не любила, когда пинают котят. Более того, сама могла отпинать кого угодно.
– …сбежать с этой гребаной химии (ай-яй-яй, Ковалевская!) тесте с тобой и целоваться, пока…
– Ну хватит! – вскочила я и – в следующее мгновение рухнула на парту.
Таких быстрых «перемещений» у меня еще не было. Я качнулась на каблуках старомодных туфель, опустила руку с запиской и протянула ее обратно Иде. Находиться в теле химички было все равно что сидеть в бабушкином платяном шкафу: запах лаванды, средства от моли и старых кожаных ремней.
– Сама не знаю, что со мной, – скрипучим голосом сказала я. – Прости меня, Ида. Иногда мы, взрослые, ведем себя как придурки. Конечно, я бы хотела, чтобы мои уроки химии не были такими нудными, но, боюсь, у меня нет таланта рассказывать интересно о неинтересных вещах. Зато я умею лезть в чужую личную жизнь!
Класс застыл от удивления, а потом лег от смеха. Мне удалось одним махом спасти от насмешек Иду и химичку – от коллективной ненависти. И никто даже не заметил, что голова Лики Вернер остаток урока лежала, посапывая, на парте.
Ознакомительная версия.
