— У меня шерстяное одеяло, больше ничего нет. Иди сюда, я тебя заверну.
Шерстяное одеяло? Ну, она спокойно может носить шерсть на голое тело, это её почему-то не раздражает. «Иди сюда»? Вот так, как есть, без одежды? Она вдруг поняла. И тут же, не колеблясь, выбралась из воды.
Он шагнул из-за скалы, в руках у него и в самом деле было одеяло. Она безмолвно подошла почти вплотную и остановилась, потом сделала ещё один, совсем маленький шаг и оказалась и в одеяле, и в руках у Таминко. И… О-о, как он умеет целоваться, пожалуй, у него есть ещё одно высшее образование, третье. А у неё и тут пробел.
Но это им обоим не помешало…
11.
Они провели возле горячего источника оставшуюся часть дня и целую ночь, и всё это время и не спали, и не разговаривали.
Усталости она не чувствовала, одышка также не давала о себе знать. С непривычки ломило всё тело, но она не жаловалась. В бурю новых чувств постепенно и настойчиво вползало одно очень знакомое, которое преследовало её в последние несколько лет — отчаяние. Таминко молчал, ничего не говорил о будущем. А она… Она тоже молчала. Традиционно индейские женщины больше молчат и не задают вопросов. Мужчина сам всё скажет. Или не скажет. Если не скажет, то настаивать и что-либо требовать бесполезно, в этом смысле мужчины всех национальностей одинаковы…
Тёплый каменный пол возле источника грел спину сквозь одеяло, ветер не залетал сюда, под низкий скальный козырёк, и вечный густой полумрак не позволял разглядеть выражение лица, даже лёжа вплотную.
— Сегодня мы сможем вернуться, — вдруг сказал Таминко. — Там разобрались.
Голос его звучал слишком ровно и, как ей показалось, безразлично, даже отчуждённо.
— Вернуться… — как эхо, отозвалась она. — Сказка закончилась. Вернуться, уйти отсюда, даже уехать… Надо машину найти, если она всё ещё там…
Сильные гладкие плечи под её руками окаменели, а затем он резко высвободился из её объятий и откатился в сторону.
— Ты хочешь уехать, всё забыть и никогда больше не возвращаться?!..
Вот теперь его голос звучал гневно, даже яростно. На что он разозлился? Разве она не сказала то, что он хотел услышать?
— …Так всегда и поступают все белые женщины — проведут романтическую ночь, или две, или три, а потом уходят, чтобы выйти замуж за своего, за белого, пусть он в двадцать раз слабее, жалкий, трусливый, бессильный… — ух, с каким отвращением он произнёс это слово, прямо как выплюнул, похоже, цитировал кого-то из «бледнолицых».
Это о чём? Она ничего не поняла.
И закричала на весь каньон:
— Я хочу остаться здесь, в этой пещере, навсегда!.. С тобой, — прибавила упавшим голосом и испугалась. Сейчас он скажет ей, чтобы она катилась отсюда прямо сию минуту со своими претензиями, а у него давно красивые и нетребовательные девушки-тэнноми в очередь выстраиваются, и она им не конкурентка. И вообще ему лишаться своей свободы рано, он ещё не весь бизнес организовал…
— Хочешь сказать, что поедешь со мной в посёлок и останешься в резервации, чтобы жить в моём доме? И выучишь язык тэнноми, и будешь стирать и готовить, и разговаривать с простыми женщинами о консервировании, которое ты так не любишь? Станешь изгоем среди своих, и всё это ради меня?
Ой-ой-ой, каким язвительным вдруг сделался, если бы она ещё заслужила такое недоверие, совсем было бы хорошо, можно как следует отыграться за все столетия на одной глупой, действительно несовременно романтичной белой…
— И поеду, и выучу, у меня способности к языкам, и готовить могу, готовлю же я для себя, почему бы на двоих не приготовить, велика проблема! — вот тебе, она тоже умеет быть язвительной. — Кто меня там примет-то, поедом же съедят! Ни один белый никогда не станет в резервации полностью своим, несмотря на любые старания, хоть из кожи вон вылезет! — теперь уже цитировала она. — Меня не примут!
— Не все и далеко не сразу, но примут. Я сделаю так, что — да. А сразу — пусть только попробуют обидеть, будут иметь дело со мной и не только со мной.
Похоже, он начинал говорить по-английски несколько неправильно, когда выходил из себя.
— Я отлично знаю про расизм — и белый, и чёрный, и красный, и какой угодно! Я знакомлюсь осторожно, не хожу в «цветные» и «чёрные» кварталы. Я и в белые кварталы не ходила бы, да вот живу там, к сожалению… — она почувствовала, что её понесло, сумела вовремя остановиться и глубоко вздохнула. — А как ты узнал, что мы уже можем ехать?
Это «мы» ему явно понравилось, он перевёл дыхание, придвинулся к ней обратно и снова обнял.
— Ветер принёс… У тэнноми есть много языков, кроме речи при помощи слов. Язык жестов, свиста, костров, барабанов… Мы приедем в посёлок, и ты сразу пойдёшь со мной в администрацию зарегистрировать брак?
— Пойду. Вот только документы остались в сумочке, в машине. Её найти надо… А ты уедешь со мной, если меня всё-таки не примут?
— Уеду, — сказал он после паузы. — Машину найдём. Скорее всего, она так и стоит там, на трассе. Убийцам не до неё было, они торопились. Не бойся, с ними разобрались, так что теперь тебя никто не узнает в лицо и не будет на тебя охотиться.
— А как с ними разобрались? И за что тебя хотели убить? Слушай, это для меня не важно, ну, то есть, очень важно, ну, ты понял… Ты не должен быть один — в этом бизнесе или в чём там, из-за чего хотели убить! Надо поскорее завести заместителей, помощников, преемников, таких же компетентных в бизнесе, всех не убьют, не станут, смысла не будет…
Она растерянно смолкла, потеряв нить рассуждений.
— «Плимут» и три трупа сгорели на дне каньона вне территории тэнноми, — ответил он на первый вопрос. А второй — попросту обошёл молчанием.
Она не повторила свой второй вопрос и принялась мысленно строить предположения. Кто-то по-крупному проигрался в казино и захотел отомстить? Нет, слишком мелкая причина. Наверное, бизнес приглянулся, отобрать решили — это наиболее часто встречающийся мотив. Или кому-то понадобилось не дать индейцам разбогатеть…
Она вертела в голове свои предположения так и этак, и, в конце концов, невзирая на тревогу, уснула.
12.
Куда девались туфли? Она их вроде уронила где-то на полпути к горячему источнику. Ужас, юбка и блузка так загрязнились, что в них просто невозможно никому показаться. Знала бы, надела бы тёмные, а не светлые. А как она сейчас будет подниматься в пещеру по верёвкам? Голова кружится от происходящего, всё кажется сном, но просыпаться совершенно не хочется. А, да, правильно, все её вещи при ней, точнее, на ней, собирать нечего. И ему — тоже. Так что и подниматься незачем. И очень страшно, до трясучки. Но она всё решила и назад не повернёт…
