Огонёк встретил Лизавету радостно — потянулся к ней мордой, фыркнул, обнюхал — нет ли чего вкусного. Она дала ему половинку яблока, он с удовольствием съел и дальше уже спокойно ждал, пока на него загрузят вещи и седока. С вещами помог Мартелло, а грузить седока пришёл Сокол. Он лично проверил все ремни, Лизавета смотрела внимательно и запоминала последовательность. Если он сам седлает своего коня, и потом в лужи не валится, то, может быть, и от неё не убудет?
— Как ваши ноги, госпожа моя? Отдохнули?
— Да, спасибо, — кивнула она.
— Дальше будет легче. Вам верхом, — усмехнулся он. — Будет ли легче нам всем — узнаем.
Решётку подняли, мост опустили. Дорога через горы в Кайну была открыта.
Часть третья. Между светом и тьмой. 3.1 Лизавета учится смотреть в оба
Здесь, как и дома у Лизаветы, солнце вставало чем ближе к Новому году, тем позже. В пути они не торопились и поднимались с рассветом, а в замке с его освещением можно было и пораньше. Солнце только-только показалось, а отряд уже был за городскими стенами.
Сокол велел не растягиваться, никому не убегать вперёд и не отставать — мало ли что, места неспокойные. А дамам ехать в середине. Да-да, госпожа Элизабетта, не отставать.
Лизавета даже смутилась — вот надо же было ему так ей сказать при всех! Но потом вдохнула, выдохнула и подумала — что ж теперь, раз она самое слабое звено, то или терпеть, или переставать быть тем самым слабым звеном. Так что обижаться не на что.
Дорога шла к горам. Оценить высоту на глаз Лизавета не могла, и память не подсказывала, какие горы были в реальной Италии. Побывать в них ей не довелось, и даже если случалось ехать через горы — например, из Венеции во Флоренцию — то ехали они всё время по тоннелям.
Но снежных шапок на горах не было, и это обнадёживало. В краях Лизаветы на некоторых вершинах и летом встречался снег, что говорить про зиму, а здесь всё было не так — тепло и в смысле климата очень прилично. Она вспоминала свои неосторожные слова — что хотела бы хоть раз в жизни перезимовать без холодов, без минус тридцать с лишним, когда кажется, что сам воздух замерзает, и ты только рот разеваешь, а вдохнуть не можешь. Или если ударит сороковник, и ты идёшь по улице в тяжёлой мутоновой шубе, и не чувствуешь её веса на плечах. По сравнению с этим дождь казался лёгкой неприятностью.
Впрочем, пока даже и дождя не было. Светило солнышко, под ногами зеленела трава, вечнозелёные сосны топорщили иглы. И даже какие-то мелкие цветочки лиловели на обочине. Зима, это зима, здешняя зима выглядит вот так.
— Тилечка, скажи, это у вас как называется — ещё осень или уже зима?
— Осень, — с готовностью кивнула девочка. — Зима начнётся после Перелома года. Сейчас просто такое время, непонятное — самое тёмное.
— А потом как — светлее?
— Да, и холоднее. Без шапки, наверное, совсем холодно, и без плаща.
Без шапки и без плаща, значит. Здешние шапочки годились, по Лизаветиному мнению, разве что на сентябрь. На сухой и тёплый сентябрь. Как и плащи.
Обедали на берегу спускавшейся с гор речки — у неё была на удивление вкусная вода. Вообще здешняя вода Лизавету бесила неимоверно, ну да после родного города вода хоть где казалась плохой. Но строго говоря, в Палюде она была лучше, чем в Фаро, а здесь — и вовсе хорошая. Лизавета сидела на камне, черпала воду ладонью и пила. И снова пила. Потом привела к воде Огонька, и тот тоже пил и благодарно фыркал, ему нравилось.
После обеда дорога то и дело пересекала какие-то овраги и заросли кустов. И в одном таком овраге, заросшем кустами для комплекта, их и поджидали неприятности.
Резкий непонятный свист выдернул Лизавету из послеобеденной дремоты. Заругался храмовый служка Коста — ему в мешок попал арбалетный болт. Сокол уже отдавал какие-то команды, не вполне понятные Лизавете, но Руджеро и Альдо поднимались по склону в одну сторону, а брат Василио и Антонио — в другую, а сам он велел Джованни и Серафино рассредоточиться и внимательно смотреть по сторонам.
Повезло Руджеро — с их стороны послышались крики, к ним на помощь Сокол отпустил Серафино с Джованни, а сам кивнул Лису, чтоб тоже смотрел внимательно. Вернувшийся брат Василио остался при отряде, а Антонио с горящими глазами помчался догонять остальных.
Двоих оборванцев притащили Руджеро и Серафино. Сказали — там, в кустах, есть ещё, если надо — вмиг доставим.
Это были парни не старше их самих, одетые в грязные рубахи и какие-то лохмотья поверх, у одного хотя бы обувь не разваливалась, а у второго подошвы были привязаны к ногам верёвкой.
Лис спросил — кто такие. Тот, что в башмаках, молчал, второй проговорил что-то себе под нос, Лизавета не поняла.
Поняли брат Василио и Сокол. С разных сторон придвинули коней, брат Василио навис всей тушей и грозно спросил что-то, видимо, на местном диалекте. Те помялись, потом начали отвечать.
— Говорят, что ничьи не люди, что живут тем, что Великое Солнце пошлёт и добрые путники, — с усмешкой перевёл Сокол, и тут же что-то спросил на том же диалекте.
Ему показали ржавый арбалет. Он взял, осмотрел, вернул обратно. Заговорил сурово, мальчишки-оборванцы аж головы в плечи вжали. По его слову из кустов под надзором Антонио, Альдо и Джованни выбрались ещё человек семь таких же. При них нашлась пара подобных ржавых арбалетов и разномастные ножи.
Сокол сощурился, демонстративно пересчитал разбойников, потом снова принялся что-то говорить сурово и глядя на каждого из них по очереди. Трое младших даже присели на корточки и закрыли уши. Потом те двое, которых привели первыми, собрали своё оружие в кучку, сгребли и, повинуясь жесту Сокола, сложили под куст на обочине. Дальше все они, как они, повалились на колени и хором начали произносить что-то, очень похожее на традиционное обращение к Великому Солнцу, поглядывая как раз в ту сторону, где на небе находилось названное светило. А потом Сокол простёр над ними руки и, видимо, велел убираться обратно в кусты. Что они исполнили с небывалым проворством. Оружие осталось лежать кучкой у дороги.
Сокол направил руку на эту кучку, стряхнул пальцы, с них сорвались искорки и окутали железо голубоватым сиянием, которое там и осталось. Сокол улыбнулся и скомандовал двигаться дальше.
— Рассказывай, — потребовал Лис, как только кучка и разбойники остались за поворотом дороги.
— А чего рассказывать? Местные оборванцы. Думали, мы глупые богатые путники, которые не захотят связываться и откупятся. Раз они никого у нас не ранили, я тоже убивать не стал. К своему ржавому железу они до заката не смогут прикоснуться, и ещё животом в кустах помаются примерно до завтра. А мы к тому времени уже будем далеко.
— И всё же можно было кого-нибудь убить, чтобы в другой раз неповадно было, — заметил Серафино.
— Зачем проливать кровь, если можно обойтись поносом? — философски пожал плечами Сокол.
— А откуда вы знаете их язык? — тихо спросила Лизавета чуть позже.
Они по-прежнему передвигались плотной группой, и Сокол ехал неподалёку от неё.
— Были матросы на корабле из этих земель. Здесь жизнь очень бедная, вот они и ищут, где получше — кто посмелее, тот на море, кто похлипче — тот здесь.
— И что, мы ещё встретим… таких вот?
— Не исключено. Поэтому я и говорю вам — не отставать. Мы вовсе не беззащитны, но если вас отобьют от отряда — будет неприятно.
— С магом, умеющим наслать понос, мы сильны, как никто, — рассмеялась Лизавета.
— Увы, такой номер пройдёт не со всеми. Поэтому не отставайте и смотрите в оба, — он обычным образом ей подмигнул и отправился в голову отряда.
До самого заката Лизавета, как было велено, смотрела в оба, но ничего особенного не высмотрела. А ночевали они в маленьком посёлке, в котором, к счастью, имелась гостиница.
В небольшом домике проезжим сдавались три комнаты, и ещё можно было занять какое-то место в общей зале. Одна из комнат уже была занята, две оставшиеся поделили между собой Лис с Крыской и Лизавета с Тилечкой. Двери изнутри не запирались.
