— Фу, — Ксеня зажала нос. — Просроченное.
— Совсем другое дело, — прогудел из холодильника Тупорыл. — Чистота первей всего соблюдаться должна. Поелику нет чистоты – нет милости Белолики-Дарительницы. И соответственно – харчей.
— Серьезный подход, — одобрительно сказал Милли.
Ри-ши на его плече глубокомысленно пискнул.
— Девочки, — строго сказал комендант. — Новый Холодильный на вашем довольствии. Провести официально по бумагам я его не могу. Вернее, могу, но бюрократии столько, что разрешение получите курсу к пятому. Прежний с обеспечения снят и отправлен к техномагам… — Меркурий Родионович щелкнул пальцами и подхватил из воздуха желтоватый плотный лист, похожий на кусок упаковочной бумаги, — по заявлению от оного жильца. Вот: ввиду невыносимых условиев проживания и огневых дивер… диверсиев. Это кто у вас огнем-то баловался?
— Это Ри, случайно, — сказала я. — Угольки из камина рассыпал.
Ри-ши и Милли посмотрели на меня с укоризной. Но ничего не сказали: пикси – потому что не мог, а альв – потому что сумасшедшие тоже имеют право на выбор. Я свой выбор сделала: хочу поймать саламандра, в прямом смысле – на горячем. Клязмин нахмурился, но кивнул.
— Мы прокормим господина Тупорыла, — обещала я. — Не волнуйтесь, Меркурий Родионович.
— О, коврик! Хороший, вязаный, в кружавочках, почистить только маненечко, — сказал Тупорыл, появляясь перед нами с грязной разноцветной тряпкой в лапах.
— Моя салфетка с комода,— вздохнула Ксеня. — А я-то думала, куда она делась.
… Здание вздрогнуло. Гул пришел изнутри земли, нарастая, и это было так жутко, что я села на кровати, вскрикнув от ужаса. Мы, все трое, выскочили из комнат в одно время, переглянулись. Глухие удары продолжались, пол под ногами содрогался, словно где-то в отдалении ломился в огромную каменную дверь великан.
— Прорыв, — белыми губами произнесла Ксеня.
— Или пробой, — выдохнула я.
В коридоре метались студенты, вспыхивали и гасли рамки стационарных порталов. Продираться к ним через людской водоворот не было смысла. Откуда-то прозвучал грозный рык Клязмина. Комендант двигался по коридору, наводя порядок и гася панику.
Мы вернулись в комнату и вылезли в окно. Застыли на аллее у здания, пытаясь определить источник гула. Где-то слева закричала женщина. Ксеня и Марьяша бросились на крик. Я кинулась за ними, но Марья, посмотрев на мои руки, крикнула:
— Будь тут! А лучше вернись в здание! Ты без палочки. Нельзя! Протокол!
По протоколу нам вообще-то следовало оставаться в общаге и предоставить «зачистку», если таковая требовалась, преподавателям и старшекурсникам. Вот как раз человек пять студентов в бордовых плащах старших курсов пробежало мимо со «свечами» наперевес. А я стояла на аллее. Как дура. Потому что никогда, наверное, не привыкну в случаях тревоги первым делом хвататься за палочку, а не за сумку с колбой. И потому что мне нет никакой разницы, бить коловратом через руку или «свечу». Но как это объяснить окружающим?
Я стояла, растерянно оглядываясь по сторонам. Где все? Слышен шум, но где-то вдалеке. Вот все затихло. Тишина. Только трещит, разряжаясь, уличный фонарь.
Фонарь трещит, мигает, вот-вот потухнет. Я с ужасом перевела на него взгляд. Как он может разрядиться? Все приборы в студгородке запитаны от Источника, они «вечные», как сам Источник. Кристалл внутри пришел в негодность? Да, скорее всего так и есть. И нечего паниковать раньше времени. Однако чувство, что кто-то глядит на меня из темноты, усилилось.
Фонарь щелкнул и погас. Я осталась во мраке и сделала несколько шагов назад, к окнам общежития… которые тоже гасли, одно за одним. И когда они потухли, тьма передо мной пошевелилась.
Тьма дышала. Хрипло. Шуршали опавшие листья, собранные в кучу под деревьями, словно там перебирало лапами здоровенное… нечто.
То, что за кустами стоит что-то живое и огромное, я определила сразу. Интуитивно. Наверное, включились гены охотников и собирателей. Проблема была только в том, что закономерная для древнего инстинкта реакция (беги, разберешься потом) обнаружилась спрятанной в генах гораздо глубже. Вернее, не обнаружилась, а оказалась похороненной там под другими эволюционными навыками, новейшими и для выживания бесполезными. Например, под глупейшей привычкой хомо сайнтификуса: видишь что-то необычное – изучай. Поэтому мы со тьмой топтались на месте и чего-то ждали. Кажется, она оценивала мою уязвимость. Я занималась тем же: проверяла уровень коловрата. Его было немного – я слила его перед практикумом по артефакторике, на котором любой артефакт Силы выдал бы меня с головой.
А потом тьма зарычала. Утробно и многозначительно. Кусты зашуршали. Тут уж любой человек разумный понял бы, что дело – дрянь. Я подорвалась, метнулась к дому и… в кого-то врезалась. Кружок тьмы расплавился под сиянием кристалла на конце палочки и осветил хмурое и как всегда неодобрительное лицо Олевского.
— Антон Макарович!
Вендиго отклеил меня от себя и ткнул палочкой в фонарь. Стало светло, спокойно и… дышабельно.
— Студентка Огнецвет? Что вы тут делаете? Где все?
— Я не знаю… я палочку забыла.
— Очень на вас похоже. Ваше счастье, что это был не прорыв, а пробой. Прорвалась пара гулей и несколько бескудов.
— Бескудов? Пещерных вампиров? Из какого мира?
— Из мира Лабиринтов.
— А гайтраши? Среди них случайно не было гайтрашей?
— Призрачных псов? Нет, не было. Почему вы спрашиваете? Идет зачистка силами студентов, бояться нечего. Это хорошая внеучебная практика.
— Ясно. Понятно, — сказала я, стуча зубами и оглядываясь на кусты.
— А мне вот ничего не понятно. Почему вы стояли в темноте? Одна. Без палочки.
— Потому что я… ее забыла. А как вы меня разглядели?
— Потому что я вижу в темноте.
— Ах, да! Да, конечно. Понятно. Удобно. Я вот так не умею… к сожалению… моему… великому.
— Да уж. Давайте с начала и поподробнее. При чем тут гайтраши?
— Я ждала девочек. Ксеню… баронессу фон Райндорф и Марью Степанову. Фонарь погас. И я считаю, его специально потушили. Антон Макарович, там… — я, слегка задыхаясь, ткнула пальцем в кусты, — там что-то было! Какой-то зверь!
Олевский не стал подтрунивать и задавать вопросы, вроде: и как же вы смогли что-то рассмотреть? В темноте не видите, палочки нет, осветить нечем. Антон Макарович замер и, кажется… принюхался.
— А можно я вас за руку возьму? —вырвалось у меня.
— Что? — Олевский перевел на меня растерянный взгляд.
— За руку.
Брови Антона Макаровича поползли наверх:
— Вы меня больше не боитесь, Огнецвет?
— Боюсь. Но ту тварь я боюсь больше. К тому же мы сейчас не на практикуме.
— На практикуме я бы влепил вам «крайне неудовлетворительно». Вот, — Антон Макарович со вздохом протянул мне руку, в которую я вцепилась, не узнавая себя.
Неожиданно. С детства была достаточно хладнокровным человеком – и тут на тебе.
— Это, мягко скажем, против принципов формальных взаимоотношений преподаватель-студентка, однако… — начал вендиго, но снова замер, вглядываясь в тьму. — Лучезара, что вы слышали?
— Рычание… рокотание. Это был довольно большой зверь.
— Запах?
— Немного… Мокрой шерсти… псины и… снега.
Снег имеет запах? Что я такое говорю?
Олевский опять промолчал, продолжая прислушиваться и принюхиваться. Что-то кольнуло меня в ладонь. Я с удивлением посмотрела на руку Антона Макаровича. Его аккуратные ногти превратились в набор черных когтей. Я коснулась одного когтя. Твердый, как сталь, и острый.
— Что вы делаете, Огнецвет? — вендиго смотрел на меня сверху вниз, стоя очень… близко.
— Веду себя… неформально, вопреки принципам взаимоотношений «преподаватель-студентка», — призналась я. — Простите! Это из-за того, что я очень испугалась… Ой, девочки!
И мальчики. Из тьмы аллеи вынырнула группа студентов. К моему удивлению, первым шел Бронислав Кудель, тащивший на руках Ксеню. Баронесса фон Райндорф шипела и сердито что-то Бон-бончику вполголоса выговаривала, не иначе как графа распекая. Тот молчал, поджав губы. Рядом шли Лексей, Марьяша и… Милли.
