Риган замолк, переводя дух; его взгляд стал стеклянным, ничего не выражающим. Примерно таким же, ничего не выражающим, был и его рассказ. Каждое предложение, каждое слово звучали четко, размеренно, будто я слышала неживой пересказ андроида. После недолгого молчания «Керион Веран» продолжил рассказ:
— Мой отец был образованным человеком, полиглотом, интересовался чужими культурами, часто путешествовал. Умный, тактичный, сдержанный, с твердым характером, он был идеальным дипломатом и налаживал контакты Лага с внешним миром, в частности, он и отвечал за переговоры с представителями Союза. Я редко видел его, он часто улетал по делам, и моим воспитанием занимались мать, дяди, дед, прочие родственники. У меня было счастливые детство и юность, я ни в чем не знал нужды, но моя жизнь была распланирована на годы вперед. Я должен был усвоить строго определенные знания, соблюдать строго определенные традиции, жениться в строго определенное время на строго определенной девушке, вести себя строго определенным образом… всю жизнь. Да, всю жизнь я должен был посвятить Лагу. Это меня страшно угнетало. От отца я унаследовал интерес к другим планетам, культурам, путешествиям, а от матери — все остальное. Став совершеннолетним в двадцать пять лет, я заявил отцу, что хочу получить высшее образование в РО. Подумав, они с матерью согласились и пристроили меня в престижное заведение, где изучали культурологию и иные наречия, в том числе мертвые. Я мечтал побывать во всех уголках вселенной, встретиться со всеми представителями рас, видел свою жизнь яркой и полной впечатлений, поэтому смирился со скучной учебой, насмешками одногруппников, для которых был не элитой из рода Веран, а просто самоуверенным выскочкой с окраинной планеты. Но скучно мне было только поначалу. Жизнь в РО сильно отличалась от жизни дома. Скоро я пообтесался и влился в новое общество. Учеба давалась мне легко, и быстро отошла на второй план; я устроился на первую работу, обзавелся друзьями, девушки прохода не давали. Несколько лет пролетели, как миг… О возвращении на Лаг я и не думал. На практику нам предложили слетать в ЦФ, но только тем студентам, у которых было гражданство РО. Недолго думая, я подал заявку на оформление гражданства — у меня были привилегии, так как я уже несколько лет жил и учился в РО. Когда отец узнал, что я стал гражданином РО, был шокирован. И не только он — все мои родственники. В то время на Лаге еще думали о присоединении к Союзу, а тут я, Веран, получаю гражданство РО, входящей в Союз! Они сочли это оскорблением, и дед с отцом явились ко мне, чтобы в лицо сказать, что я повел себя, как полный цвин. Я не считал себя виноватым, и заявил, что в любом случае не вернулся бы на отсталый Лаг, и что хочу свободной жизни. Тогда дед сказал, что я могу не возвращаться вообще, и что больше они оплачивать мое обучение не будут. Много мы друг другу наговорили тогда: они считали себя правыми, а я себя. Это был последний раз, когда я видел их… Мама много раз связывалась со мной, просила срочно прилететь, говорила, что есть важный разговор, который не касается моего поступка и ссоры, но который касается лично меня и моей безопасности. Я счел, что ее слова это просто попытка заманить меня домой, на Лаг, чтобы помирить с родичами, и так и не прилетел. Вместо этого отправился в ЦФ на практику, как и хотел.
Риган — или Керион? — замолчал. Не потому, что рассказывать больше было не о чем, а потому, что рассказывать стало тяжелее. Возможно, он никому, кроме меня, об этом не говорил. И это одна из причин, почему я до сих пор слушаю его.
— Ты не знал, что являешься красноволосым лирианцем? — уточнила я.
— Не знал. Думаю, рассказать о том, кто я, мать хотела после моего совершеннолетия, но, видимо, передумала, или ее остановило что-то. Единственное, что я знал с детства, так это то, что у меня проблема с каналами энергии, и что любая сильная эмоция, особенно злость или гнев, может меня погубить. А это, в принципе, главное, что нужно знать красноволосым. Красноволосым… — проговорил мужчина с усмешкой. — Название этой лирианский подрасы устарело, ты не считаешь? Никто сейчас волосы в красный перед атакой не выкрашивает.
— Это не только цвет волос. Красный цвет символизирует агрессию, ярость. То, что делает красноволосых неуязвимыми. Они когда-то считались самой воинственной расой людей, и отличались особым «боевым безумием», во время которого в один присест выплескивали весь свой энергетический резерв.
— Да, только боевое безумие это им самим частенько стоило жизни. Эта раса считается вымершей, но вот он я — перед тобой.
Оценивающе, без эмоций, пройдясь по его лицу и телу взглядом, я поинтересовалась:
— Как выглядела твоя мать?
— Она была настоящей орионской красавицей: высокая, крепкая, белокожая, со светлыми волосами и ярко-голубыми раскосыми глазами. Ни у кого не возникало подозрений, что она может быть лирианкой, да еще красноволосой. Единственное, что в ней выдавало лирианское наследие — это цвет глаз.
— Как у тебя.
— Нет, у меня — как у нее, — поправил Риган, и взгляд его потеплел. — Мама была такая, знаешь, яркая, но вредная, язвительная. Всегда внимание привлекала, всегда вокруг нее люди крутились. Почему она отца выбрала — для меня до сих пор загадка, ведь они были такие разные. Даже после замужества ее осаждали поклонники. Дед вечно придирался к ней, говорил, без мужа веди себя потише, приемы не устраивай, а она возражала и все по-своему делала. Ох, и ругались же они! Искры летели! За нрав маму «Лигрицей» называли, а меня «Лигренком», ведь я пошел в нее и тоже огрызался на всех, кто пытался меня приструнить.
— У вас на Лаге лигры были?
— Лигра мама привезла с собой, с одной из планет Республики Земли. А так как она была законодательницей мод, все взяли с нее пример, и наша знать стала покупать лигров.
Я вспомнила тот момент в пещере на Тои, когда мы впервые увидели Космоса. Риган, заметив лигра, побледнел, и я про себя удивилась — с чего бы это ему бояться лигренка? Оказывается, не испугался он, а вспомнил прошлую жизнь.
— Как ты узнал, какой расы на самом деле?
— Это случилось много позже после нападения. Когда я узнал, что Лаг атакован, все бросил и вернулся. Мой дядя с семьей успели спастись и укрылись на одной из ближних планет; спаслись и некоторые другие члены правящих семей. Все мы были сражены горем, но не удивлены. Я говорил тебе уже и скажу снова — в той части вселенной никого не удивляют атаки. Правящие промедлили с решением, и прозевали нападение. Выжившим нужно было думать о том, чтобы защитить соседние планеты. Естественно, мы сразу связались с Союзом и попросили прислать войска. Нам отказали в помощи: сказали, что нет смысла отвоевывать пострадавшие, малопригодные для жизни планеты, и думать о малонаселенных. Предложили укрыться в РО или ЦФ в статусе беженцев. Многие согласились, но и многие остались — мы с дядей и его семьей в том числе. Однажды к нам, горстке знати с Лага, заявились хорошо одетые орионцы и предложили помочь устроить жизнь заново, предложили деньги, защиту от спящих, и все это — без участия Союза. Они говорили от лица некоего человека, которого называли «Хозяином». Говорили они хорошо и убедительно, расписали нам в красках все выгоды. Вот только все эти выгоды и деньги появились бы от работорговли. Они хотели сделать эту систему и все планеты на ней своеобразным рынком, куда стекался бы живой товар, и нас предполагалось «возвысить», сделав рабовладельцами. Многие отказались. Но многие и согласились… — повторил Риган. — Тех, кто отказался подчиняться Хозяину, стали убирать целыми семьями. У них были вышколенные умелые люди, техника, их боялся народ. Так что сопротивление, в принципе, было бесполезно. Но я тогда не понимал этого: во мне играла кровь, я жаждал мести, подбивал местных активно сопротивляться, а тех, кто боялся, звал трусами. Я думал, меня считают Лигром, а меня считали дурным мальчишкой, который всех погубит. Я и с дядей перессорился, когда он решил принять статус беженцев и улететь в ЦФ, чтобы спасти семью. Итог закономерен… Нас пришли убрать. Тогда я впервые впал в слепую ярость, и вошел через нее в состояние неуязвимости. Я всех перебил. Всех. В том числе своих родных… В этом состоянии не разбираешь, кто друг, кто враг. Красная пелена перед глазами, и ничего больше… ничего больше…
