Выяснилось, что в «Суровом испытании», по выражению Лены, главные героини — не ведьмы, а стервы. Хорошо, что я одолел пьесу в последний момент, потому что после прочтения я возненавидел половину школы «Джексон» и группу поддержки еще больше, чем раньше.
Когда начался урок, я с гордостью думал, что действительно кое-что понял о Джоне Прокторе — парне, который оказался главной жертвой во всей истории. Но меня ждал очередной сюрприз: девчонки нарядились в серые платья с белоснежными передничками, а парни — в рубашки и брюки, заправленные в носки. Только мы с Леной были без костюмов.
Миссис Инглиш отмерила нам положенную долю презрения и негодования и вычла из каждого из нас по пять баллов. Я изо всех сил пытался не оглядываться на папу, который устроился на задней парте с древней школьной видеокамерой.
Мебель в классе расставили так, что помещение теперь напоминало зал суда. С одной стороны сидели девушки под предводительством Эмили Эшер. Они изображали мошенниц и притворялись, что одержимы дьяволом. У Эмили, кстати, прекрасно получалось, да и у остальных тоже. Перед ними располагалась судейская трибуна, а позади — место для дачи свидетельских показаний.
— Мистер Уот, — обратилась ко мне миссис Инглиш, — будьте любезны, начните за Джона Проктора, а потом вас сменит кто-нибудь другой.
То есть я должен играть парня, которому сейчас испортит жизнь толпа безумных девиц? Замечательно!
— Пусть Лена будет Абигайль! Мы начнем с самой пьесы, а остаток недели посвятим обсуждению реальных событий, на которых она основана.
Я побрел к своему стулу, а Лена удалилась в противоположный угол класса. Миссис Инглиш дала папе отмашку:
— Все, Митчелл!
— Я готов, Лилиан!
Все, не сговариваясь, уставились на меня.
Инсценировка прошла как по маслу, то есть со всеми обычными накладками. Аккумулятора камеры хватило минут на пять. Девчонок застукали за написанием эсэмэс и отобрали у них мобильники, что вызвало куда большие конвульсии, чем сам факт их одержимости дьяволом.
Папа помалкивал, но я постоянно ощущал его присутствие, практически потеряв способность говорить, двигаться и дышать. Что он тут делает? Зачем ему миссис Инглиш? Разумного ответа на свои вопросы я найти не мог.
«Итан, проснись! Ты должен сказать слово в свою защиту!»
«Что?»
Я посмотрел на камеру. А присутствующие — на меня.
«Давай, а то мне придется изобразить, что у меня приступ астмы, как Линк устроил на итоговой контрольной по биологии!»
— Меня зовут Джон Проктор, — начал я и осекся.
Везде одни Джоны!
Джон в окружной больнице! И в комнате у Ридли, лежащий на мохнатом розовом ковре! Значит, мы снова встретились. Что Вселенная пытается донести до меня на сей раз?
— Итан! — раздраженно поторопила меня миссис Инглиш.
— Меня зовут Джон Проктор, — затараторил я по шпаргалке, — и я заявляю, что данные обвинения — ложные.
Сомневаясь в том, что прочитал нужную строчку, я взглянул на папу, на объектив, а там… Мое отражение в линзе задрожало, как будто по стеклу пошла рябь, а затем сфокусировалось, и на секунду я увидел самого себя. Мое отражение криво усмехнулось, и меня словно ударили прямо в солнечное сплетение. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух.
Ведь я и не думал улыбаться.
— Какого черта? — дрожащим голосом спросил я, чем вызвал бурные восторги одержимых девчонок.
«Итан, что с тобой?»
— Можете ли вы добавить что-нибудь в свое оправдание, мистер Проктор, или ваша блистательная речь подошла к концу? — рассвирепела миссис Инглиш, решив, что я паясничаю.
Дрожащими руками я развернул скомканную шпаргалку и нашел нужную цитату:
— Как я буду жить без своего имени? Я отдал вам свою душу, оставьте мне хотя бы мое имя, — пробормотал я.
«Итан! Не молчи!»
— Оставьте мне мою душу! Оставьте мне мое имя!
Это была не та строчка, но я решил, что она является наиболее подходящей.
Что-то преследует меня. Но я не представляю, что оно хочет.
Единственное, что я знаю — кто я такой.
Меня зовут Итан Уот. Я — сын Лилы Джейн Эверс-Уот и Митчелла Уота. Сын хранительницы и смертного, поклонник баскетбола и шоколадного молока, комиксов и книжек, которые я прячу под кроватью. Меня вырастили родители, Эмма, Мэриан и весь Гэтлин в придачу.
А еще я люблю девушку по имени Лена.
А кто ты такой? Что тебе нужно?
Не дожидаясь ответа, я стал протискиваться к выходу между плотными рядами стульев, распахнул дверь и бросился бежать по коридору.
И я опять услышал эти слова. Они преследовали меня, и с каждым разом я все меньше понимал, что происходит, ощущая ледяной ком в желудке.
Я ЖДУ.
Если ты живешь в маленьком городке, то не можешь улизнуть с исторической инсценировки, на организацию которой твоя учительница английского потратила целый месяц. Твой поступок не останется безнаказанным. Конечно, возмездие настигло меня, и очень скоро. В большинстве школ меня бы отстранили от занятий или как минимум оставили после уроков. Но в Гэтлине все не как у людей, поэтому Эмма заставила меня отнести блюдо арахисового печенья миссис Инглиш прямо домой.
Постояв на пороге, я тяжело вздохнул и постучался. Втайне я надеялся, что мне никто не откроет. Переминаясь с ноги на ногу, я принялся изучать дверь, выкрашенную красной краской. Лене нравился такой цвет. Она объяснила, что он символизирует радость, но чародеи предпочитают делать двери незаметными, поскольку они считаются опасными. А у смертных иная ситуация. Правда, моя мама подобный выпендреж терпеть не могла, как, впрочем, и хозяев этих домов. Она говорила, что в Гэтлине все шиворот-навыворот, и если тебя отличает от остальных наличие красной двери, то ты на самом деле ничем не лучше других.
Не успел я развить свою собственную философию, как мне открыли. На пороге появилась миссис Инглиш в платье в цветочек и пушистых тапочках.
— Итан?..
— Мэм, я хочу извиниться за свое поведение, — сообщил я, протягивая ей подношение Эммы.
— Что ж, проходи, — произнесла она, пропуская меня внутрь.
Ничего себе! Я-то думал, что отдам ей знаменитое арахисовое печенье Эммы, она поблагодарит, и мы мирно распрощаемся. «Похоже, это надолго», — грустно подумал я.
— Прошу, в гостиную!
Я послушно последовал за ней в крошечную комнатушку. В таком маленьком доме я еще не бывал. Стены были увешаны черно-белыми фотографиями родственников. Портреты оказались старыми и миниатюрными. Я невольно останавливался, чтобы их рассмотреть, и чувствовал себя ужасно неловко. Для Гэтлина это очень странно — мы гордимся своими близкими, и мертвыми, и живыми.
