— Порой мне кажется, что вся проблема у вас, людей, состоит именно в излишке эмоций. Они, и ничто другое, делают вас слабыми, уязвимыми.
— Без них невозможно жить… — пробормотала я, пытаясь оправдаться. — Как только они заканчиваются — это уже лишь блеклое подобие жизни.
— Это спокойствие. На холодный рассудок легче думается, эмоции же сильно отвлекают. Без них лучше.
— Кажется, ты в это веришь, — нервно заметила я и грустно усмехнулась, но спорить не стала, не видя в этом смысла. Вместо этого завозилась на месте и прижалась спиной к его груди, устраиваясь удобнее, что мне позволили. Более того — Ян обнял меня за плечи, темнее прижимая к себе и даря свое тепло. В его объятьях было уютно и спокойно. Создавалась иллюзия уверенности в том, что в его руках мне не страшны никакие ужасы мира, ведь самый страшный кошмар нежно обнимает и дарит свою защиту.
Но это была лишь иллюзия. Такая же призрачная, как и моя робкая надежда на то, что этот момент — правда, а не мое отчаянное желание и самообман. Ян, как всегда, прав: не чувствуя я так много, вероятно, сейчас ощущала бы меньше боли и горечи разочарования.
— У меня была возможность убедиться в этом лично, — пожал он плечами и вздохнул, пока я тихо млела просто от короткого спокойствия этого момента. — Вероятно, моя слабость также заключалась именно в эмоциональности. Я… оказался слишком человечным для того, кем должен был быть. Мной управляли эмоции, что делало меня зависимым и уязвимым. Но понял я это лишь в вынужденном изгнании в услужении у того, кем я медленно становился. Почти что человеком, — добавил он с пренебрежением, отчего момент спокойствия прошел, а я ощутила озноб и поежилась, обхватывая себя за плечи ладонями. Ян выше натянул на нас простыню, но лучше не сделал. От разочарования стало только больнее и тошно от понимания, что для него эти жесты ничего не значат. В отличие от меня.
— Так, твоя раса в своем роде… бесчувственна? — попыталась я найти синоним слову «отмороженные».
— Думаешь, при других обстоятельствах родители могли бы так спокойно оставлять новорожденного ребенка на убой? — я не видела, но почувствовала, как он выразительно выгнул бровь. Я напряглась, гулко сглотнув, а Ян снисходительно фыркнул и положил подбородок мне на плечо. Жест такой нежный и интимный… но его дыхание было спокойным, голос размеренным и вообще для него это ничего не значило…
Появилось желание отодвинуться, но я не стала этого делать, подозревая, что только выдам себя и свою тоску от собственной дурости.
— Вы совершенно ничего не чувствуете? — попыталась я отвлечься.
— Почему же? — спокойно возразил Демьян. — Чувствуем, но с возрастом, мы перестаем это делать. Надобность в эмоциях отпадает.
— Как же вы создаете пары? Как живете, на что полагаетесь при принятии решений?
— Как я уже говорил, ценность эмоций сильно переоценена. Для вас, людей, из-за вашей скоротечности жизни, вероятно, они необходимы. Но когда ты живешь тысячелетия, приходится полагаться на нечто более надежное, чем собственные чувства. Как я уже говорил: из-за возможностей моей расы, каждый представитель обязан соответствовать и следовать строгому своду правил, который разрабатывался не одним поколением, методом проб и ошибок. Он — идеален и в нем найдутся решения на любые жизненные вопросы. Таким, как я, приходится следовать строгому своду правил и своеобразному кодексу чести. Никто и никогда его не нарушит. Так же и с парами. Обычно это лишь необходимость и браки заключаются по договоренности, но даже это делается крайне редко.
— Почему? — нахмурилась я. — Разве вы не заинтересованы в том, чтобы ваша раса размножалась?
— Не каждая женщина желает умереть в родах, что случается до печального регулярно. Не умрешь в родах, вероятно, породишь слабое потомство, от которого закон потребует избавляться. Что там, что там, перспективы для женщин нерадостные, — вновь пожал он плечами, а голос был безразличным, но я смогла уловить отголосок чего-то мрачного, холодного… Возможно мне лишь показалось. — Отсюда еще одна необходимость отказаться от эмоций, так как мужчинам было бы мучительно больно лишаться любимой и спокойно воспитывать причину этой потери. Матерям же было бы невыносимо приносить своего ребенка в жертву. В моей расе пары не создаются до тех пор, пока не будет подтверждена полная потеря эмоций. До тех пор браки запрещены, кроме редких исключений.
— О каких исключениях ты говоришь?
— Нерадостных, — холодно отрезал он. — Бывали случаи, когда высшие вступали в брак слишком рано и с девственницами, что у нас совершенно неприемлемо. Мужчина теряет контроль. Чем сильнее магия, тем страшнее потребность. Неподготовленные и недостаточно сильные женщины погибают. Мужчины следуют за ними от горя от содеянного, когда приходят в себя и обнаруживают на руках бездыханное и измученное тело своей любимой. Даже если мужчина находит в себе силы сохранить жизнь, долго не живет, так как смерть высшей приравнивается к особо тяжкому преступлению. Наказание — особо жестокая смерть в назидание остальным.
— Это дикость… — пораженно прошептала я, пытаясь осмыслить услышанное, и едва не треснула себя по губам, так как произносить подобного вслух не желала. Но не сдержалась. Напряглась, ожидая наказания… но его не было.
— Я знаю… — произнес Ян, неожиданно соглашаясь с моим мнением относительно традиций и законов его отвратительного мира. — В этом и заключалась моя ошибка, — на выдохе признался Ян, на мгновение сжимая меня в объятьях сильнее. — Средний возраст, когда высший должен избавиться от эмоционального багажа — три сотни лет. Я прожил чуть больше четырех под опекой Доминика… и был далек даже от мыслей что-то менять. И это послужило катализатором событий, которые привели меня к тому, что я имею сейчас.
— Как так вышло?
— Доминик, помимо своего нестандартного мышления, имел свои взгляды на политику и традиции высших. Они разительно отличались от общепринятых, навязанных советом. Но, так как Дом в основном отсутствовал и не мешал управлению народом, его не трогали, полагая, что лучше не провоцировать. Все прекрасно понимали, что, несмотря ни на что, Дом — опасен. Я же стал тем самым рычагом давления, который пригодился, чтобы управлять Домиником. Я со своими особенностями представлял серьезную угрозу. Я был ошибкой, дефектным: с эмоциями и слабым магическим потенциалом, который Дом все же развил у меня несмотря ни на что. Доминик должен был занять управление по праву, в чем ему долго отказывали под разными предлогами из-за его особенностей и политического взгляда. Полагаю, ему поставили условие: моя жизнь, или пост главы совета.
— И он выбрал третий вариант? — тихо предположила я.
— Верно, — согласился Ян. — Вряд ли совет остался доволен, что имело свои последствия. Законам должны следовать все, Дом — в том числе. Моим заточением в этом мире он обезопасил меня, но главой совета ему более не бывать.
— И он сделал это ради тебя?
— Сомневаюсь, — зло засмеялся Ян, отчего у меня нервные мурашки пробежались по коже. Не обнимай он меня так крепко, полагаю, сейчас я бы попыталась спрятать под одеялом. — В чем я уверился за долгие годы нашего проживания под одной крышей — этот ублюдок не способен на эмоции и привязанность. Только чистый расчет. То, что неоспоримо можно про него сказать — Доминик никого никогда не любил и им движут совершенно не эмоции, которых у него, совершенно точно, нет и быть не может. Им движет даже не безумство, что можно было бы подумать, ведь все его действия хаотичны и нелогичны на первый взгляд. Но я… я знаю то, чего, вероятно, не знает о нем никто, так как никого он к себе близко не подпускал. На каждое действие у него свой расчет. Он ведет свои тонкие, многоходовые и долгосрочные игры, которые понятны лишь ему одному. И, знаешь что? Он всегда побеждает.
— Но что может означать его поступок со спасением твоей жизни и отказом от места в совете? С его амбициями и бездушностью он был обязан выбрать именно пост.
