— И все-таки она в последнее время пила много воды. — Старший смотрит мне на запястья. — Ты что-то говорил про травму… травма, может быть, тоже была.
Хлопаю глазами. Кажется, прошло много времени, и мгновение я спрашиваю себя, что произошло, но это неважно, ничего не изменилось, я все еще здесь, они все еще говорят.
Хлоп. Я снова выключилась.
Хлоп.
Если честно, выключаться намного приятнее. Слишком трудно успевать за тем, что говорят доктор со Старшим. Они слишком переживают. С чего так напрягаться?
Все хорошо.
Старший щелкает пальцами у меня перед лицом.
— Эми, Док считает, что тебе нужно принять лекарство, — произносит он громко.
— У нее мозговая активность снижена, а не слух, — говорит доктор.
Старший протягивает руку и берет бутылочку со стола.
— Это ингибиторы, психотропное. Я дам тебе одну пилюлю, и посмотрим, не станет ли тебе получше.
Я открываю рот. От пилюли во рту горько.
— Глотай, — напоминает доктор.
Я глотаю.
— Помнишь, как мы первый раз встретились? — говорит Старший. — Ты барахталась в криорастворе и не давала нам ничего сделать. Мне пришлось держать тебя, чтобы Док закапал тебе в глаза капли от слепоты. А теперь ты просто сидишь и глотаешь пилюли, как дрессированная собака. Неужели ты не понимаешь, какое это печальное зрелище?
— Нет, — говорю я. Разве случилось что-то печальное?
— Когда они подействуют? — спрашивает Старший у доктора.
— Не знаю, — отвечает доктор. — Я уже говорил, состояние ее серьезней, чем у большинства фермеров. Нужно несколько часов, если они вообще подействуют.
— Если? — кажется, Старший поперхнулся.
Голоса снова сливаются в гул, я отключаюсь.
Старший
Я оставил ее на ночь с Доком.
Мне совсем не хотелось, честное слово.
Но Док решил ввести ей лекарство внутривенно, и после этого ее уже было не разбудить. Она просто спала; зачем бы я сидел и смотрел на нее спящую? Большую часть ночи я слонялся по окрестностям, один раз даже прикорнул в саду у пруда, но лишь оттягивал неизбежное.
Нужно поговорить со Старейшиной.
Солнце еще не горит, когда я поднимаюсь по гравтрубе на уровень хранителей. Наверху никого нет, но все еще пахнет людьми — в воздухе стоят запахи земли и пота.
Старейшина сидит на полу, прислонившись к стене у своей двери, и смотрит на фальшивые звезды.
— Гордишься собой? — Я вспоминаю, как обнаружил его здесь в прошлый раз.
Старейшина не смотрит на меня.
— Нет, — просто отвечает он.
— Как у тебя духу хватило? — кричу я. — Вот так им всем солгать?
— Заткнись, — огрызается Старейшина, вставая и поворачиваясь ко мне. И тут я чувствую. Сильный, резкий запах. Бутылки нигде не видно, но я знаю, где-то она есть — и, скорее всего, она уже пуста. Но почему? Зачем напиваться сейчас? Он рассказал страшную правду, и люди все равно его любят. Это триумф. Что он хочет заглушить алкоголем?
— Ты не знаешь, каково это. Но узнаешь. Узнаешь. — Он наклоняется, и его дыхание опаляет волоски у меня в носу.
У меня нет времени на этот пьяный бред.
— Что ты сделал с Эми? — спрашиваю я, наклоняясь к нему еще ближе. Да, мне его не запугать, но и отступать я не собираюсь.
Старейшина громко фыркает — трезвым он никогда не позволил бы себе издать подобного звука.
— Эми, Эми, Эми, — передразнивает он. — Попался тебе на пути белокожий уродец, и самомнение до небес взлетело! Забыл и про корабль, и про свои обязанности! — с каждым слогом последнего слова он тыкает мне пальцем в грудь.
— Что с ней? — рычу я.
— А с тобой что? — спрашивает Старейшина, по-прежнему издевающимся тоном. — А со мной? И со всем этим поганым кораблем?
— Просто скажи. Это ты сделал?
— Что сделал? — спрашивает он осторожно
— Ты отравил ее чем-то? — Он на такое способен. Это я точно знаю. Он скармливал фермерам гормоны, чтобы с началом Сезона их охватила похоть. Он колет детям какую-то отраву, делая из них, кого пожелает. Что он дал Эми? И как?
Старейшина запрокидывает голову и принимается хохотать.
И я бью его в лицо.
Он перестает смеяться. На щеке уже расцветает красная отметина.
— Ты бы тоже это делал, — шипит он, и меня мутит от его смрадного дыхания. — Ты похож на меня больше, чем думаешь.
Я ухожу. От этого пьяного шута ответов не добьешься.
Когда я возвращаюсь, Эми уже не спит.
Вроде как.
Она лежит на кровати, вытянувшись в струнку, руки прижаты к бокам, ступни смотрят вверх, взгляд уперся в потолок.
Интересно, когда подействуют лекарства?
Я избегаю слова, которое произнес Док. Если.
Постукивая по ноге бутылочкой с таблетками, беспокойно нарезаю круги по комнате. Наконец сажусь за стол и беру в руки пленку. Если верить карте вай-комов, на криоуровне нет никого, кроме Харли — он, не двигаясь, стоит в коридоре с дверью к звездам. Часть меня порывается вызвать его и сказать, чтобы охранял замороженных, но не хочется сейчас опять ругаться. С ними ничего не случится.
И все-таки меня беспокоит его одержимость звездами. Он не был таким с тех пор, как умерла Кейли — тогда Док прописал ему дополнительные таблетки.
Бросаю взгляд на Эми, спрашивая себя, когда лекарства вернут ее мне.
Если.
Отвернувшись, гляжу на стену, где она составила список жертв. Она обновила данные, добавив номер шестьдесят три, женщину, которую мы спасли, и номер двадцать шесть, которого не успели. Она смогла записать только то, что знала тогда: номер шестьдесят три — женщина, черная, выжила. Двадцать шестой — Тео Кеннеди, мужчина, белый, специалист по биологическому оружию, из Колорадо. Умер.
Просмотрев на пленке их файлы, я беру кисть и добавляю на стену больше деталей. Имя номера шестьдесят три — Эмма Бледсоу. Тридцать четыре года, работала тактиком в морской пехоте. Подписываю возраст мистера Кеннеди — шестьдесят шесть — и то, что его место на «Годспиде» финансировал ФФР.
Отступаю на шаг назад и оглядываю стену. От одной жертвы к другой змеятся линии, но ни одна не соединяет сразу всех. Робертсон и Кеннеди — мужчины, Эми — нет. Между всеми не меньше десяти лет разницы. Никто не родился в одном и том же месяце. Если сходства и есть, то они довольно слабые. Соединяю линией работу Эммы Бледсоу в морской пехоте с Уильямом Робертсоном. Эми и мистер Кеннеди оба из Колорадо. Я нерешительно смотрю на данные Эми, густая черная краска капает с кисти на пол, и только потом, осмелев, соединяю ее имя с именем убитого. Ощущение очень нехорошее. Странно видеть ее имя рядом с именем трупа. Но всех четверых не связывает ничего. Судя по каракулям и вычеркиваниям, испещрившим стену, Эми пришла к такому же выводу: системы может и не быть. Всего слишком много и слишком мало. Незначительных деталей целая куча, но нет ничего, достаточно серьезного для убийства.
