отправляюсь. И что, хотя бы в общих чертах, произошло. И о том, что объявилось Кольцо, ему тоже знать следовало бы — серьёзные всё же вещи, никакие не шутки...
Вздохнув, я быстро вырвала из крыла маленькое пёрышко, нашептала короткое послание и отправила в полёт с ближайшим доброжелательным ветром.
Пускай, ели со мной что-то случится, мой единственный друг хотя бы знает, что именно.
Проследив, как ветер уносит пёрышко прочь, я решительно тряхнула головой.
Ну, хватит откладывать.
Решительно распахнув крылья, я камнем рухнула вниз.
*
Часто я задумываюсь о том, что есть время.
Я прожил всю жизнь, пытаясь постичь, так или иначе, его свойства. Понять, как быстро удаляется свет от звёзд, и какие временные принципы сопровождают вращение планет на небосклоне, и может ли какой-то предмет существовать вне времени, и как создать совершенные астрономические часы…
Понимание времени — один из ключей, открывающих тайны бытия.
Но нельзя при этом не признать, что особенно неожиданно оказывается взглянуть на время сквозь призму множества жизней — и увидеть, что оно отнюдь не столь линейно, как принято думать.
Сейчас, когда я смотрю в глаза множеству своих жизней, мне начинает казаться, что время — это спираль, сплетённая из бесконечного множества нитей вероятностей и перерождений. Пружина, которой свойственно сжиматься медленно, с усилием, и распрямляться стремительно, неумолимо. А ещё некоторые витки могут проходить столь близко друг к другу, что почти соприкасаются… А быть может, даже и не почти.
Интересно, став ангельским созданием, носителем вселенской мудрости, узнаю ли я, каково время на самом деле? Смогу ли взглянуть на него со стороны, понять, возможно ли путешествовать по виткам спирали — и каков на самом деле её конец?.. Если конец спирали не является также самым её началом — что было бы, разумеется, потрясающим и одновременно почти что ожидаемым открытием…
Сейчас, впрочем, время кажется мне не совсем спиралью, но скорее колесом — одним из тех самых Начал, медленно перемалывающих меня в своих жерновах. Мне кажется, что я горю в невидимом огне, белоснежном, подлинно очищающем… Хотя почему — невидимом? Я ловлю отблески этого огня в отражениях, вижу краем глаза… Я знаю теперь доподлинно, как больно, и сладко, и упоительно это — гореть.
Именно там, где стою сейчас я, проходит та самая черта между духовным и человеческим, к которой стоит стремиться вопреки всем нелепостям трактовки, что вечным ядом отравляет слово Божье в человеческих устах.
Господь дал нам Слова об этом огне, ибо он, пожирая нашу сущность, выпускал нас наружу возрождёнными, изменившимися, преобразившимися, чтобы он шёл вслед за нами в наитемнейший час и был светом, открывающим знания о мире и себе. Там, за этим огнём, лежит умение возрождаться из пепла.
Там, за этим огнём, лежит наша личная вечность.
Этот огонь — то, что объединяет многие воплощения меня. Я был языческими жрицами, что верили в разных богов, и шаманом, что преклонялся духу-оленю, и колдуном, который не верил ни в кого, кроме себя и своего демона, и астрологом при дворе халифа… Этот список можно долго продолжать, но есть нечто, объединяющее эти мои воплощения: рано или поздно, когда пройдены сложнейшие дороги, когда все правила нарушены, когда перейдена грань невозможного, когда испита до дна чаша боли и горечи, когда разум дрожит на грани осознания и прозрения, когда тьма так густа, что кажется непроглядной, когда отдано всё и даже больше, когда смелость взглянуть в глаза своей правде найдена… тогда приходит Он.
Огонь.
Я горю, прямо здесь и сейчас, и я несказанно, потрясающе лёгок, счастлив и свободен. Я не боюсь смерти, потому что для меня, способного видеть великое множество жизней и спиралей, её нет; я не боюсь боли, потому что уже пылаю, и мне сладка эта боль; я не боюсь тлена, потому что дух, способный выжить в этом пламени, чужд человеческих слабостей…
И даже огня человеческого, жестокой насмешки над божественным, очередной ошибки трактования Божественных Слов, я не боюсь тоже.
Как и осквернённого ангела, этот огонь заблуждений воплощающего.
Потому всё, что мне остаётся — встать и улыбнуться со светской приветливостью, что была и останется гордостью обречённых.
— Варифиэль, старый друг… Приятно спустя столько воплощений встретить вас вновь, — я отмерил своему голосу ровно столько иронии, сколько счёл уместным.
И с улыбкой протянул руки навстречу своей смерти.
-
У карающего ангела крылья, глаза и сердце сделаны из отборнейшей стали. Он весь — механизм, готовый на всё в своём служении Свету. Он так же точен и безжалостен, как часы за окном, так же предсказуем, как движение планет.
Если ты понимаешь принцип, то понимаешь всё.
Из крови грешников, которую он пролил, можно было бы сложить море, куда уж там его излюбленным кровавым рекам; из стен, которые он обрушил на головы неверных, можно было бы построить сотни городов; грешников, которых он убил, можно сравнить по количеству с полчищами саранчи.
Варифиэль считал себя самым подлинным и самым честным из ангелов.
Я считаю его доказательством того, что в небесных сферах нечто безнадёжно разладилось.
Теперь я помню все наши встречи, начиная с Вавилона, где он был ещё человеком. Теперь мне очевидно, что наши судьбы — моя, Шакса и железного ангела — сплетены столь тесно, что не распутать.
Иногда я спрашиваю себя: почему Верифиэль так сильно ненавидит Шаакси? Ведь, что иронично, даже несмотря на столетия вражды, мой излюбленный гений воздуха отзывается о Верифиэле скорее сочувственно-пренебрежительно, чем ненавидяще…
Впрочем, в этом, наверное, всё и дело. Что есть ненависть, если не признание в беспомощности?
Верифиэль ненавидит Шаакси, потому что, даже получив свои ангельские крылья, даже омыв свой путь реками крови, он никогда не сможет стать таким, как Шаакси. И он это чувствует.
Теперь, с высоты множества жизней, я могу точно сказать, что это обычное дело. Это ненависть сродни той, что бездарность испытывает к гению, слепец к зрячему, бескрылый к крылатому. Это желание уничтожить, растоптать, раздавить, это жажда грязи испачкать чистое, это стремление заглушить голос в себе, который шепчет неустанно, в темноте ночи, в отражениях, в тенях…
Верифиэль так ненавидит Шаакси, потому что, сколько бы грязи ни налипло на демона и какой бы ореол чистоты ни окружал ангела, от Истины не спрятаться. Хотя бы наедине с самим собой. Мой демон не чист, конечно — демон остаётся демоном. Но он подлинный, а Варифиэль всего лишь фальшивка.
И именно это лежало
