Никто из окруженья писателя, — ни братья, ни сестры, ни друзья, ни коллеги, ни одна из трех его жен, ни дневник самого Михал Афанасьевича, не оставил свидетельств, что автор «Мастера и Маргариты» когда-нибудь держал в руках повесть автора «Звезды Соломона».
И вся мироно-петровская версия базировалась лишь на явном их сходстве, и предположении: Булгаков мог прочитать!
Мог. И что из того?
Маша вон тоже могла — но не читала. И Катя могла. И Даша. (И вы, мой читатель, так же имели возможность, но, подозреваю, вряд ли воспользовались ею).
А, значит, из того, что Михал Афанасьевич теоретически мог, не следует ничего ровным счетом!
Это предположение. И ни один уважающий себя ученый не станет выдавать предположение за доказанный факт.
Не пойман — не вор! Ни трамвай, ни сатана-мефистофель, не являются ничьей авторской собственностью. О них вправе писать, кто угодно!
Но почему-то написали двое… два писателя из Киева.
— Действие повести Куприна происходит в городе N, где есть Александровская улица, Караваевы дачи, — сказала вслух Ковалева.
— Короче, в Киеве, — упростила Чуб. — Тогда, пожалуй, булгаковский трамвай можно условно считать нашим. Хоть он и задавил в Берлиоза в Москве. Но спер-то он его из киевской повести!
— И «Голгофа», — сказала Маша, — на которой казнен булгаковский Христос Иешуа Га-Ноцри — тоже из Киева. Она стояла на Владимирской горке, рядом со второй Лысой Горой. И в романе «Мастер и Маргарита» Иешуа тоже принимает смерть на Лысой горе.
Она замолчала.
«Голгофа» стояла на Михайловско-Владимирской горке, у подножья которой лежала Царская площадь, по которой бежал булгаковский трамвай…
Раньше Маша никогда не замечала насколько «Мастер и Маргарита» -киевский роман.
Москва, была только сценой, подобной сцене МХАТА, где в 20-х. годах, срывая аншлаги, разыгрывалась сугубо киевская пьеса «Дни Турбинных» — о киевской революции.
— И Берлиоз — из Киева. И Воланд — тем более наш, — развила приглянувшуюся собственническую идею певица.
— Нет, — возразила Маша. — Демон сказал, Миша, как и Миша Врубель, не видел в нем демона. Врубель написал своего «Демона» с женщины, которую любил. А Булгаков Воланда…
— Тупо содрал у Куприна! Я только так и не поняла при чем тут революция?
— А я так и не поняла, при чем тут я, — сказала Катя. — Но, если это я, почему меня называют «змеей»?
— Потому что характер у тебя соответствующий, — охотно разъяснила ей Даша.
— Змеей не страшно, — отчужденно ответила Маша. — Сила Киевиц — сила Земли. Сила природы, сила Огненного змея, которого слепые сочли Сатаной, и которого Киевица Марина заковала ради равновесия сил, а наша Кылына пыталась освободить на Купалу.
— Освободила, — исправила Чуб. — Но мы всех спасли.
— В заговоре сказано «змея-Катерина и две сестры ее». — Вид у «змеи» был крайне мрачный. — Получается, — сказала Катя, — тот, кто писал этот заговор, знал: пророчество сбудется. В Киев третий раз придут Трое. И одной из этих Трех буду я — Катерина?
— Предположительно ты, — присовокупила историчка. — О чем он предположительно знал. Имя — может быть совпадением. И смерть твоей прапрабабушки под трамваем — тоже может быть совпадением. И схожесть двух произведений — может быть совпадением.
— А мой дедушка Чуб, утверждал, что три совпадения подряд совпадениями быть не могут! — заспорила Даша. — А у нас как раз три трамвая... Четыре. Или один? Я запуталась!
Маша посмотрела в окно.
Справа проплывал оперный театр, в девичестве — Городской.
Театр, в котором Митя Богров убил Столыпина и 50 миллионов людей.
Театр, в котором Миша Булгаков смотрел оперу «Фауст» 41 раз.
И Куприн мог посмотреть ее.
А мог и не посмотреть…
Но, как бы там ни было, он точно знал о Мефистофеле, ставшим в «Звезде Соломона» Мефодием Тоффелем.
И Булгаков, взявший имя Voland из «Фауста» Гете, где сам Мефистофель представляется «дворянином Воландом» — знал о нем — точно.
И не трудно предположить, что история о нечистом, явившемся доктору Фаусту (записанная в 1536 издателем Шписом, переписанная в 1598 богословом Кайе, в 1674 — врачом Пфитцером, обессмерченная в 1832 великим Гете и воспетая в 1860 году в опере Гуно) и вдохновила двух литераторов написать произведения о Сатане.
Вот только трамвай, в этой средневековой истории, развернувшейся в Германии, у подошв Лысой Горы Броккен, — не фигурировал. Первый в России трамвай курсировал по Киеву, по Александровкому спуску, лежащему у подошв второй Лысой Горы. И в момент его появленья, трамвай сочли очередной сатанинской машиной.
Все вроде бы очень логично.
Трамвай — сатана.
Но сколько же все-таки было трамваев?
Подумав, Маша отправила прочь приблудившийся гумилевский трамвай, вместе с теорией совпадений профессора Чуба.
Решила, рассуждать, как историк. Оперируя фактами.
Итак. В 1894 году у них на глазах — точно! — произошли два события.
Анна Горенко нашла Лиру в Царском саду.
И, кабы бы Аннушка не нашла талисман, она б не встретила Демона, не встретил б — не злилась бы на него 1 сентября, не злилась бы — не «пролила» б свое масло, Богров не убил бы Столыпина, революции не было б…
Получается, революция стала неизбежной в тот миг, когда Ахматова взяла в руки Лиру!
За семнадцать лет до того, как Богров нажал на курок, за двадцать пять лет до того, как Берлиоз попал под трамвай.
«Берлиоз» попался уже тогда — 31.12.84.!
(Но 1.9.11 — неизбежность революции можно перечеркнуть, как сделала это в своем конспекте Кылына, вычислившая: достаточно, чтобы ААА не сказала «ничего не значащую, тривиальную фразу»…)
«Отлично, — похвалила себя Маша, — Идем дальше».
Того же 31.12.84 — каких-то полчаса спустя, на Царской площади женщина (предположительно прапрабабушка «змеи-Катерины») тоже попала под «сатанинскую машину», как Берлиоз.
Свидетелем чего стал репортер А.Куприн (без всяких предположений — уходя, историчка улучила момент заглянуть в «энциклопедию киевской старины» и признать, пропечатанного в числе именитых киевских деятелей усача). Крик «убила, машина сатанинская, человека убила» и предсмертная записка, найденная у убиенной, породила в нем идею о чертовщине (без всяких предположений — он сказал это сам!). А, переквалифицировавшись из репортера в писатели, он использовал этот реальный сюжет в мистической повести о Мефодии Тоффеле, действие коей по понятным причинам происходило опять таки в Киеве.
Повесть была опубликована в 1917 году (в год революции!). И понятно, что киевлянин Булгаков мог прочитать ее…
