— А Ульрик? Правда, он хорош? — отец ковырнул вилкой в зубах. — Признай, что тебе повезло…
Мил. Обходителен. Вот только то его исчезновение удивило безответственностью. И некоторая нервозность, каковая ощущалась за маской спокойствия. Ольга замечательно научилась заглядывать под маски.
Ульрик тоже имеет тайну. Но это нормально. Тайны есть у всех.
Завтрак шел своим чередом.
— …и ко всему он сметлив! Весьма сметлив! Не то, что прочие хлыщи! — отец пролил соус на куртку, но от лакея с полотенцем отмахнулся, увлеченный собственной речью. — Он сразу понял, что с золотыми приисками связываться поздно, а вот алмазы — дело другое…
Ольга бросила взгляд на скромное колечко.
— …братья Биры — еще те пройдохи, но увидишь, мы сумеем договориться.
Он всегда умел договориться. С Дорианом. С Ульриком. С кем угодно, кроме Ольги. Неужели ему настолько безразличны ее чувства?
Или дело в том, что чувства ненадежны?
Отец желает ей добра. И следует покориться его воле, ибо таков удел женщины.
Мужчины завоевывают мир. Ищут алмазы на берегах Желтой реки. Покупают земли и женщин вместе с этими землями. И только это в их глазах имеет смысл.
— Что-то ты бледна, деточка, — отец отложил вилку и нож, который держал в кулаке, но не пользовался. — Может, тебе стоит прилечь? И я доктора вызову.
— Не надо, папа. Это просто слабость. Бал был утомителен.
Ольга вышла из-за стола и присела в реверансе.
— Но ты прав, я, пожалуй, прилягу.
— Конечно, конечно! Но может все-таки врача? — он испугался. За нее? Или за то, что, если Ольга серьезно заболеет, то брак расстроится, и внуки Пуфферхов не будут князьями?
— Не стоит. Со мной все хорошо. Если мой жених, — произносить вслух его имя было выше Ольгиных сил, — если он появится, то я спущусь. И вели подать молока.
Отец все-таки проводил ее до комнаты, долго мялся на пороге, и ушел лишь когда уверился, что Ольга не собирается падать в обморок.
Она же, сняв с полки книгу, устроилась на софе. Раскрыла. Вытащила сложенный вчетверо лист бумаги, от которого исходил нежный аромат незабудок.
"Милая Ольга, пишу тебе, пребывая в немалом душевном расстройстве. Просьба твоя была ничуть не обременительна, тем более, что я сама собиралась наведаться в поместье, поскольку испытываю желание обосноваться там на лето. Ты знаешь, что нынешнее положение мое, хотя является состоянием благословенным, но представляет немалое число неудобств. Наиболее мучительным оказалась моя внезапная чувствительность к запахам. Я и предположить не могла, что город настолько вонюч! По сравнению с Сити, отцовский дом — благословенное место тишины и покоя. Как раз зацвели ирисы, и ты бы видела, до чего они прекрасны! Особенно тот новый сорт, который я выписала в прошлом году.
Но возвращаясь к просьбе твоей. Как ты могла быть настолько неосмотрительной! Тебе сразу следовало уничтожить бумаги! Ибо теперь я боюсь подумать, где они могут оказаться! И что будет со всеми нами, если эти бумаги попадут в чужие руки?
Скандал будет даже ужаснее, чем тогда, когда юная Флинни сбежала в Гретна-Грин с тем актеришкой!"
Будет. Но в кои-то веки мысль о скандале не пугала. Скорее Ольге даже хотелось, чтобы он, наконец, случился и перестал мучить ее призраками расплаты за грех.
Все ведь ошибаются?
И сестричка дражайшая не исключение. Она еще помнит, каково это — любить безнадежно. И в память о той, первой, любви, о которой теперь предпочитает не заговаривать, согласилась помочь.
"Но если рассказывать все, как есть, то прибыли мы перед самым рассветом. Путешествие до того вымотало меня, особенно наши дороги, оказавшиеся до невозможности колдобистыми, что я едва нашла в себе силы дойти до дома. И хотя Марджери, весьма удивленная нашим визитом, приготовила легкий ужин, я не смогла проглотить ни кусочка".
Ольга перевернула лист, опуская подробное описание ужина и неудобной кровати, матрац в которой не успели заменить.
"…и пред глазами моими предстала ужаснейшая картина разгрома. Обе вазы были разбиты, что чрезвычайно расстроило Марджери, которая клянется, будто неотлучно пребывала при доме и никак бы не пропустила вандала. Однако же, когда по моему настоянию и в моем присутствии, черепки собрали все до единого, я получила возможность убедиться, что бумага исчезла!
Милая моя Ольга, я умоляю тебя: расскажи все! Сейчас, пока не поздно!"
Сестра ошиблась: поздно. Дориан, возможно, понял бы, но Ульрик — другой. Совершенно другой.
Он брел по городу, не пытаясь прятаться, натыкаясь на людей и стены. Иногда останавливался, оглядываясь, словно пытаясь понять, где находится. И осмотревшись, продолжал путь.
— Эй, мистер, вы не заблудились? Или может ищете чего? — девушка руками приподняла грудь, но он бегом пересек улицу и, нырнув в щель между домами, прижался к стене.
Не сегодня! Никогда. Хватит с него.
— Кого ты хочешь обмануть? — вкрадчиво осведомился голос.
— Никого. Я сдамся. Я расскажу все…
— …и остаток жизни проведешь в Башне клирикала.
— Не важно!
Серая крыса выползла из норы. Она вздыбила шерсть и зашипела на голос.
— Не важно. Как просто. Раз и перечеркнуть свою жизнь. Возможности вернуться не будет.
— Пускай.
Рядом с первой крысой появилась вторая, угольно-черного окраса, с красным, точно обваренным, хвостом. Подобравшись к ботинкам, она запрыгнула на них и вцепилась лапами в штанину.
— А имя? Что станет с именем рода?
— Застрелюсь.
На миг выход показался идеальным. Дуэльный пистолет изящных линий. Тепло накладок из слоновой кости и холод дула. Скользкий курок. И кусочек свинца, проламывающий тонкую височную кость.
Может быть, получится услышать выстрел.
— И сам род исчезнет. У него не может быть детей.
— А мои будут чудовищами! Такими же, как я сам.
Пальцы сжались, словно пытаясь нащупать отсутствующую рукоять. Сегодня же. Вернуться. Запереться в кабинете. Написать письмо для Дориана. Оставить инструкции. И… в висок ненадежно. Дуло лучше засунуть в рот, направив на заднюю стенку черепа.
Крыса вскарабкалась на плечо. А внизу уже толклись иные, числом не менее десятка. Они лезли друг на друга, огрызались, шипели и визжали, касались ног и норовили взобраться по щербатому кирпичу.
Наверное, крысы тоже слышали этот голос.
— Чудовище? Что чудовищного ты сделал? — теперь он был мягок. — Ничего, что противоречило бы натуре. Тебе ведь так долго твердили о том, кто ты на самом деле… только недоговаривали. Вспомни.
Воспоминание подсовывают. Но это же сон! Такой красивый правдоподобный сон.
